АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВ
* * * (2008)
Что-то физики в почёте,
что-то лирики в почёте,
а чело ушло в экраны
да в загадочные страны.
Ни на зоне, ни за раны
не наняться в партизаны.
Завтра зарево окрасит
небеса: к заблудшей расе,
зачарованно твердящей,
выйдет некто настоящий.
Крепкий будет он, бодрящий,
душу чем-то леденящий.
Закрывая окна, двери,
«засыпайте», – скажет, – «звери
всё землёй». Из слов-заборов
настрогает тьму запоров.
Спит забитый чёрный боров
меж забытых помидоров.
Выбыл с поля чёткий физик,
выбыл с горя чуткий лирик.
На заряд трёхтонный вставши,
делом заняты папаши.
Стар, и млад, и их мамаши
заедают манной кашей
заклинания, заветы
Заратустры. Экссоветы
заливают водку соком.
Пробегают заяц с волком.
Очумев, в прыжке высоком
задевают провод с током.
Озаряется долина.
Озирается равнина
изумлённо: нет ни люда,
ни того, кто делал чудо,
и повсюду слышно Будду:
«Магомет, зови Иуду».
* * * (2010)
На окраине пермской промзоны
тридцать лет я вдыхал ацетон –
потому я хочу быть здоровым
триста будущих лет. И потом –
о свободе ещё помышляю,
что тревожит мозги распizдяю.
Без богатства свободы не купишь –
и о нём я тоскую в ночи,
но судьба показала мне кукиш,
а подруга сказала: «drочи».
Расставание было недолгим,
и теперь вместо «мы» лишь осколки.
Жить у моря. Обняться с волною.
Извлекать своё «я» из руин
той любви, что осталась со мною –
вместо той, что осталась с другим.
Не сменить бы промзону на зону –
ведь стихи столь чужды унисону.
Но, проехав по родине хмурой
пару раз – то туда, то сюда, –
вспоминаешь второю натурой:
поезда здесь идут в никуда.
Как объятья. Особенно те,
что исчезнуть спешат в темноте.
Время здесь – не идёт и не едет.
Его нет. Даже если кричат
«Ах, помедленней!» – сверху соседи,
или – «Б-быстро!» (затем и зачат).
Его нет, но оно – говорит.
Дабы скрыть свой пустой габарит.
Перейдя на конкретные вещи
(и пространство, и время – забудь),
я возьму твою жизнь, словно в клещи,
и, быть может, проявится суть.
Волн морских – её форма и цвет.
Войн мирских – её гневное «нет».
Мария Ивановна (2008)
Здравствуйте, дети. Садитесь. Начнём открытый урок литературы.
Сегодня – серебряный век в русской поэзии, его фигуры.
В тысяча девятьсот двадцать первом наше государство убило поэта Гумилёва.
Послушаем Николая Степановича из Царского Села поэтическое слово.
В тысяча девятьсот сорок втором наше государство умертвило поэта Ювачёва.
Послушаем Даниила Ивановича из Санкт-Петербурга поэтическое слово.
В тысяча девятьсот сорок седьмом наше государство на одиннадцать лет отправило в тюрьму поэта Андреева.
Послушаем Даниила Леонидовича из Берлина, его поэтическое дерево.
В сумме на двадцать лет наше государство отправило в лагеря поэта Шаламова.
Послушаем Варлаама Тихоновича из Вологды о главном.
В тысяча девятьсот тридцать восьмом наше государство расстреляло поэта Вяткина.
Послушаем Георгия Ивановича из Омска (сам он из вятских).
В том же году наше государство избавилось от поэта Мандельштама неславянского происхождения.
Послушаем Иосифа Эмильевича из Варшавы, иудейского гения.
В том же году... – Вы упомнили, дети, в каком?
«В тысяча девятьсот тридцать восьмом!» –
...наше государство на восемь лет отправило в лагеря поэта Заболоцкого.
Родился в Казани (сам из вятских). Послушаем Николая Алексеевича.
В тысяча девятьсот семьдесят втором наше государство изгнало за море поэта неславянского происхождения Бродского.
Послушаем иудейского гения из Ленинграда Иосифа Александровича.
«Мария Ивановна, а если неславянин, то обязательно иудейский гений?»
Нет, но иудеи, то есть евреи, но не славяне, дают детям имена Борис, Иосиф, Евгений.
Кстати, кто скажет, что общего между поэтом Бродским и поэтом Мандельштамом?
«Они оба Иосифы и старались говорить о главном».
«Между ними нет поэта-иудея Бориса Пастернака».
«Каждого из этих троих ссылали куда-то в эпоху красного маньяка».
А кто скажет, что общего между поэтом Заболоцким и поэтом Ювачёвым?
«И тот, и другой был заключённым!»
А ещё? Не слышали об объединении реального искусства?
«Я знаю! Они были обэриуты, и испытывали друг к другу добрые чувства!»
А что общего между поэтом Даниилом Леонидовичем
и поэтом Варлаамом Тихоновичем?
«В их именах есть двойная буква «и» и двойная буква «а»!
«На пару они в темноте тюрем провели больше, чем на свете мой папа!»
«У них были трудности с посещением библиотек,
поэтому их стихотворения легче поймёт с улицы человек!»
Какие смышлёные, и иронизируете... Что? Был звонок?
Мы останемся в русской поэзии и на следующий урок,
но обратимся к её, так сказать, золотому веку.
При царях относились иначе к поэту и к человеку...
Тише! На дом – почитать Чаадаева, и – письменно – три вопроса,
кто желает – может составить стих.
Первый: почему царь Николай Первый Павлович из Царского Села объявил – вместо разноса –
что Пётр Яковлевич из Москвы – псих?
Второй: как поменялось к мыслящим и к поэтам отношение,
когда у нашего государства обрушилось царственное украшение?
Третий – пожалуй, последний – вопрос – это
полёт Вашей, так сказать, нечеловеческой фантазии:
перечислите способы заставить умолкнуть поэта,
обидно полагающего, что мы относимся к Азии,
ибо у оной от мрака – не от света – немножко больше.
Четвёртый: что Пушкин думал о Польше?
Для этого... «Пушек бы на неё больше!» «Ха-ха-ха!»
«Вы обещали не четыре, но три вопроса, и ещё не задали стиха!»
... для этого найдите и выучите наизусть «Клеветникам России» – у Александра Сергеевича из Москвы стихотворение.
Между прочим, у него в крови находилось сильное кровосмешение.
__________________________________________
«Вызываем Вас, уважаемая Мария Ивановна, для тщательного допроса».
(рот обвинителя меняет папиросу за папиросой).
«За что? За четыре вещи: за антипатриотизм, за расизм,
за измену родине, и ещё за волю... – эх,
в общем, за какой-то сложнопроизносизм,
то есть за честь, честность и умышленное различение рас,
то есть Вы совершенно правы, но за это, уж извините,
мне же приходится, я же вынужден останавливать жизнь
кому-то конкретно, то есть, в данном случае, именно у Вас».
Марк Борисович (2009)
Здравствуйте, дети. Я Марк Борисович,
Ваш новый по литературе учитель.
Мария Ивановна уехала в срочную командировку.
До конца учебного года – учтите!
Так что я здесь не на один месяц и не на два дня.
На чём Вы остановились? Ну, скажи ты. Как зовут? Ваня?
Золотой век? Чаадаев?
Подготовили три вопроса и стихотворение?
Хорошо, отвечайте. Только по имени себя называйте, чтобы ускорить моё к Вам проникновение.
«Я Маша. Царь Николай Первый счёл Чаадаева
психом и мудаком,
потому что Пётр Яковлевич сказал,
что мы негодная раса, стоим вне истории, особняком.
Отлично... Маша, да? Отличница?
А напомни-ка нам, кем был Пётр Фёдорович из платоновского «Чевенгура»?
«Хм... Кондаев что ль?.. Горбун, извращенец
и вообще отвратительная натура!»
«Лущил мух, да Саньку Дванова не узнал в конце романа».
«А в начале – всех мужиков из села куда-то посылал рьяно...»
«Ой, батюшки, Марк Борисович, я, кажется, кой-что поняла...»
Ну, вот и отлично. Присаживайся. Вот такие, Машенька, происходят порой в литературе дела...
«Я Антон. Когда прекратился царь и другие дворяне-аристократы,
мыслящих отучили мыслить беспристрастно; прочие – сами исчезли: из архива, говорю, факты!
А если сейчас, Антон, кто-нибудь вновь начнёт мыслить? Хотя б как Маша?
«Такому, думаю, происходящее станет куда интересней, чем интернет и «Наша Раша».
Хорошо, Антон... «Я Ваня! Я знаю сотню способов заставить умолкнуть поэта!»
«Попросить, накормить, дать денег, должность, пенсию, помочь отпрысков в университеты Нового Света.
А если, Вань, сказочно богат, поэт станет творить тайно свои лимерики?
«Благополучье делает бесплодным! По-любому – мы ведь не в Америке».
«Пускай мучится, беспокоится – сразу будет о чём писать!»
Прекрасно мыслишь, Иван. Садись, пять.
«Я Катя.
О чём шумите Вы, народные витии?
Это стихотворение посвящалось клеветникам России.
Я тут копнула глубже. Сравнила, что Александр Сергеич и Фёдор Иваныч мыслили о подавлении восстания в Польше.
Первый счёл: "старая семейная вражда". Второй же исходил не из былого, но из будущего больше.
Как истинный поэт, Фёдор Иванович воплотил –
в известном стихотворении –
идею, что кровь поляков есть искупительная жертва
во имя будущего прекрасной империи.
Видимо, той, где не нашлось места для Николая Степановича – только для Берии...»
Восхитительно, Екатерина... Урок ещё идёт – эй, «Камчатка»!
Кто хочет добавить по теме?
Тогда задание на дом. Место Баратынского в пушкинской солнечной системе.
Вопрос два – место Пушкина в солнечной системе Баратынского.
Вопрос три – отличие цветаевской прозы от прозы.
Авторов: «Розы мира»; сборников «Флаги», «Столбцы» или «Розы»;
и – ежели кто желает – «авторитета» типа Белинского...
«Марк Борисыч, а как же стихотворение? Дайте нам выучить что-то для закрепления матерьяла!»
Ах, да. Найдите то тютчевское, что «Екатерина Великая» Вашего класса сегодня уже упоминала.
_____________________________________
Мария? Откуда ты знаешь, где я живу?
Входи же! Входи, не стой!
«Марк Борисович, Вы живёте один?
Разведены? Холостой?
Вот, перечла "Чевенгур". Неужель
Як Титыч и Тютчев – одно...
Марк Борисыч... Гоголь в "Душах"
то же самое сделал? Но...
Плюшкин-Пашинцев?.. Ах, Марк Борисыч!..
Может, не на... не на...
Ещё и Пашкин из "Котлована"?..
Здесь я сама... сама...
...
«Марк, а Ламарк,
где у тебя здесь ванна?»
* * * (2009)
Я такие стихи напишу,
чтобы девушки в очередь встали,
чтобы парни подняли страну,
перед тем разобрав на детали.
Мне по силам воткнуть Эверест
в Марианскую впадину пальцем,
чтобы горы, узнав про арест,
опечалились вместо скитальца.
Я вселенную вставлю в стакан,
чтобы чёрные дыры-пиявки
пожирали себя и духан
доходил до классической банки.
О скучающей нежности рук
под моей крокодиловой кожей
ты не вспомнишь, когда я умру,
потому что родиться поможешь.
На смерть Милорада Павича (2009)
Вдохновенье освещает вечность.
Время тянется в бесконечность –
паутинкой, ниточкой тонкой.
Журавли текут в синей глади.
Там – внизу, вдалеке, в Белграде –
отдыхает тело под плёнкой.
След от капли из глаза серба –
Млечный Путь для души. Всё верно:
плоть покинута, словно бремя.
– Можно, Ангел? – А, здравствуй, Милош.
– Здравствуй, Павич. Входи, входи уж.
Вечность корни пускает. Семя
распадается. Рвётся нить, и
растворяется блеск событий.
Журавли садятся. На время.
Детский марш в летнем лагере (2009)
Путин, Сталин, Минин, Ленин.
Кто – в медалях и растерян.
Минин, Путин, Ленин, Сталин.
Кто – застыл на пьедестале.
Ленин, Путин, Сталин, Минин.
Кто – распутать что-то в силе.
Путин, Ленин, Минин, Сталин.
Кто – изменник, но – из стали.
Путин, Минин, Сталин, Ленин.
Кто – невинен и расстрелян.
Сталин, Путин, Ленин, Минин.
Кто – стоит лицом к могиле.
Минин, Минин, Минин, Минин.
Кости – в глине, нет в помине.
Ленин, Ленин, Ленин, Ленин.
Прах – рассеян, прах – развеян.
Сталин, Сталин, Сталин, Сталин.
Весь распался на детали.
Путин, Путин, Путин, Путин.
Очень любим, очень любим.
Синица и Мужик (2009)
Животные не курят и не пьют.
Не ищут мушку, чувствуя собачку.
Они создать пытаются уют
в норе или в воде... Вот в раскорячку
застыл мужик под гнёздами синиц.
Его бутылка треплет по загривку
на пару с тополями. Меж страниц
гуляет ветер, вороша подшивку –
набитыми событьями – газет.
Подходит дева. Платит мне десятку.
Я продаю билетики в клозет
и окружающему радуюсь порядку.
Животные стремятся отыскать
свою судьбу. Вот и на мне – две мухи.
Они умеют ползать, и летать,
и терпеливо жить, как все старухи.
Ползёт мужик под гнёздами синиц.
А птицы взволновались не на шутку:
«медведи обитают от столиц
обычно далеко...» Вдоль по проулку
скрывается живое существо.
Космато и небрито, но в одежде.
И человеческое вещество
выходит из меня, как пыль, в надежде.
Животные не ходят на приём
к психологу, чиновнику иль в гости.
Они не знают, что такое «съём»,
и оставляют в землю только кости.
Синички добывают червячков.
Летят домой и кормят поколенье.
Мужик приходит в офис без очков:
«Вчера оставил где-то... Воскресенье...»
Коллеги понимающе молчат.
Они ничуть не лучше и не хуже.
Коровы перед зеркалом мычат.
А птенчики – растут, растут снаружи.
Животные научат лишь тому,
чему самих когда-то научили.
Лежит мужик. Глазеет прямо в тьму.
Вдруг вспоминает, что он не был в Чили.
«Зато была начальница АХО!
А я – директор по продажной части!
Пожалуй, перестану быть бухой.
Скоплю деньжат для матерьяльной власти...»
А в Чили – пальмы, солнце да песок.
Застыл мужик под веткой с попугаем.
И бьётся мысль, пульсирует в висок:
«Зачем мы здесь? Энд кто мы, дорогая?»
Животные умеют погибать
в зубах, в когтях. И – уходить из мира.
Потомки. Простынь белая. Кровать.
Кусочек неоплаканного сыра.
Остынь, мужик. Расслабься и забудь.
Твой сын прикончит начатое дело.
Как волны, мерно вздрагивает грудь.
«Природа, забирай остатки тела».
Остыл мужик. Синичка вьёт гнездо.
Животные не курят. Ежедневно.
И бьётся мысль: «А что-то здесь не то»,
но тут к концу моя подходит смена.
|