2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
3 ТОМ (2004-2011 гг.)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Десять тысяч слов»  
  ЧЕЛЯБИНСК, 2011 г.  
     
   
   
         
   
   
 

АРКАДИЙ ЗАСТЫРЕЦ

 

* * * (2006)
Воздух пахнет прохладным пределом огня.
Ничего необычного, выход – вплотную.
И шатает, но более – тащит меня,
Как всегда по весне, в полынью прободную.

Предварительный миг – не бывает мертвей –
Повисает, протяжные сделав замеры,
И на трещинах в небе стоящих ветвей
Первосветом играют нездешние сферы.

Вдох и выдох – в хрусталике боль поверчу –
И по новой к дождю и теплу привыкаю.
Неужели «сказал» означает «молчу»?
Нет, ещё говорю... Нет, уже умолкаю...

Иосиф в Венеции (2006)

Пространство сжимается. Это – готический факт.
Иосиф, я знаю: не слушая – всё же ты слышишь.
В Венеции ржавой, зеркальной и зассанной... fuck!
Ты призрак теперь, и на медное моросью дышишь.

Пространство сжимается в девственный свой уголок –
Со временем, точно с волнистой чулочной резинкой,
Безветренно стиснутой – «Нет, перестань!» – и поток
В тебе замирает, как белая мышь под корзинкой.

Пространству до лампочки? Ну же, Иосиф, колись!
Молчание призрака, впрочем, – как речь гегемона.
Молчи, если хочешь, а если не хочешь – молись.
Не Богу, конечно, – второму закону Ньютона.

А я и не помню, где первый теперь, где второй:
Я знание предал – да ну его на фиг – народу.
Ведь знание – сила. А то, что оно – геморрой,
С тобою ушло под венерину грязную воду.

* * * (2007)
Закаркала, сука, ворона,
Когда в предрассветную тьму
Мальчишечка прыгнул с балкона,
Бог знает его, почему.
Уныния током ударен,
Вспорол он пространство собой
Не хуже, чем Юрий Гагарин,
Но молча и вниз головой.

И несколько молний-мгновений, –
Как будто, зажмурив глаза,
Всё это придумавший гений
В уме утопил тормоза, –

Увязли, остыли, застряли,
И так не спеша потекли,
Как леса подвижные дали
По влажному лону Земли.

И так замерцали нездешно,
Как засветло, знаешь, звезда, –
И всё прояснилось, конечно,
Да поздно уж – вот же беда!

* * * (2006)

День в синем и белом –
Осенний мороз.
Меж небом и телом,
Ещё не до слёз.

Иду себе, нежась,
На снос головы
Сквозь винную свежесть
Отсохшей листвы.

Иду себе с песней –
Флажки на отлёт.
Нельзя мне на месте –
Провалится лёд.

Нельзя мне на месте –
Затопчется снег.
Ведь козыри – крести
На выпавший век.
Дела наши плохи,
Хочу – не хочу...
Помедлю на вдохе –
Сейчас полечу.

НЯНЯ (2006)

Смени бинты, подай мне пить,
Возлюбленная няня,
Вели кошмару отступить,
Иглой без нитки раня.

Пускай мерцает у плеча
Смертельная примета,
Ты, няня, не зови врача –
Он спит, наверно, где-то.

Пускай наука отдохнёт,
Вопрос откинув жгучий,
И дрёмы примет сладкий гнёт
На всякий праздный случай.

Пускай оставит нас вдвоём
Под пологом пустынным!
Уж мы, я знаю, не уснём
Таким же сном невинным, –

Покуда не сведём на нет
Всю клинику любовью,
Пока не явится рассвет
С левкоем к изголовью.

* * * (2006)
Королевская конница, знаешь, – отнюдь не толпа,
И не знак, и не образ. Ну, символ – с воздушного шара.
Там дворяне ж сплошные! А ты что решил? Шантрапа?
Погляди вон туда, где под деревом труп комиссара...

Видишь, как на январском рассвете горят
каждым там волоском перед битвой холёные крупы...
Да не пшёнка, балда, не овсянка, тебе говорят, –
лошадиные жопы! О, как же вы все-таки тупы!

А мундиры – гляди! – Серебро и краплак на снегу...
А монетные каски с тяжёлыми злыми хвостами!
В три секунды каре на скаку развернулось в дугу,
облака нешутих смертоносных рассеяв местами.

И над этой дугой, остриями качнув небеса,
поднялись молоньём вурдалаки заточенной стали...
Вот когда повела ненаглядная жизни краса!
Вот когда бы и знать запредельные корни печали!

Да осталось-то чуть, вот и вся королевская рать
шевельнулась и вмиг развернула на флангах знамёна.
Всё узнаем сейчас. На границе степного разгона
Слышен горн золотой... Неохота тебе умирать?

* * * (2007)
Когда я лечу в Калифорнию, время – вперёд
Мотает быстрее свои золотые колёса,
И жизни прозрачный, поскольку невидимый, ход
Тринадцать часов отпускает, как воду у плёса...
Как воду у плёса теряют на дне берега,
И – что за вопрос? – направленья уже не нащупать.
Скажу мексиканцу: «Ку-ку, кареку, курага»,
И станем вдвоём на лету над Атлантикой хлюпать.
Он тоже, наверно, скучает – по чёрной земле,
И по обстоятельствам, равным той утренней ране,
В чём мать родила его, лёжа на тёплой золе,
А может, напротив – неважно – на мокром диване...

Когда я лечу в Калифорнию – просто во сне –
Ты станешь смеяться – в пропахшем блевотиной АНе, –
Вселенский обман, открываясь в мучениях мне,
Становится пеной в игрушечно лёгком стакане.
И, глянув соседу в лицо, по движению губ
Внезапно читаю и вслух для тебя повторяю:
Пустое – надеясь на рай, ну, хоть как-нибудь с краю,
Без веры цепляться за вбитый в скалу ледоруб!

Воскресение (2007)

Он убит в позапрошлом эоне,
Где в живых уж и воздуха нет,
И не солнце – на сером картоне
Хмурых блёсток иссеченный свет.

Современники плачут и рады,
Оттого что и в ум им нейдёт,
Кто замучен от пошлой досады
Оловянным укусом в живот,

Кто лежит с провалившимся веком,
Кто, не глядя, летит в небеса,
Оставляя невидимым рекам
Все земные свои голоса...

Над бордовым и бронзовым гробом
Достоевский восходит звездой –
И заводит с бандитским ознобом
Рэп, на тысячу лет молодой.

И Василий Андреевич тоже,
Романтический выкатив глаз:
«Пушкин умер же, Господи Боже!
Зонне руссише дихтунг погас!»

И студенточки в беличьих шубах,
Бездыханные, в обморок – бах!
И у питерских смерчей беззубых
Оседает пурга на губах –

Потому что зима с разворота
Ударяет морозным столпом,
Потому что живи – неохота –
Поводырствуй при глухо-слепом!

* * * (2007)
О! Не над теменью бдящий на крылышках мент –
Ангел-хранитель меня научил убегать:
Вниз – и на воздух, наружу в последний момент –
Чтобы на темени волосы после не рвать.
Да и не Ангел – про Ангела это я вру –
Мой однокурсник, на голову выше меня,
«Стасик Пампура» его называли в миру.
Как-то теперь называют, в излучине дня?

Он удалился, но прячется тут, на Земле,
Где-то в обители, болен, – я слышал, – но чем?
Ходит ли? Ходит! Касаясь Небес, по земле.
Молится Богу, меня и не помнит совсем.

Вот уж практически тридцать не виделись лет –
Молодость наша сегодня глядит стариной.
Грязи-то было! И дряни... А всё-таки – Свет!
Всё-таки Ангел неслышно парит надо мной.

* * * (2007)
Набери себе черт незнакомых,
Будь, к примеру, в бурнусе араб...
Чем же лучше-то мы насекомых,
Я не знаю, там, рыб, или жаб?

Почему в этой повести плотной,
Где меняют объём на объём,
И в толпе безобразно животной
Мы друг друга легко узнаём?

И во тьме, где ни слуха, ни духа, –
Точно счёт на двоих заведён:
– Алекс, ты? Ну и фарт! Ну и пруха!
– Тише, Юстас, не надо имён.

А неважно – во тьме с именами,
На свету ли, без имени нем, –
Всё известно давно между нами:
– Ты куда, в Вифлеем? – В Вифлеем.

И втроём нас не так уж пугают
Вонь и гомон, и скрежет рогов!
Окружают? Пройдём. Настигают?
Мы помолимся, брат, за врагов.

КОНКОРДЫ (2007)

В душе моей – осень, и снег уже лёг на листву,
И папа – живой, мы сближаемся с ним понемногу.
Четыре конкорда врываются вдруг в синеву,
И двое по центру пытаются сесть на дорогу.
Пытаются сесть, но при этом встают на попа
И в землю уходят, как в снег, раскалённые сопла
И я ужасаюсь – тому, что фортуна слепа,
И воздух гармошкой за окнами морщится тёплой.
Конкорды не сели – конкорды уже взорвались!
Мгновение, два – и, наверное, ровно на третье
Над улицей нашей, вращаясь, куски понеслись
И женского визга в затылок впилось междометье.
Напротив накрыло пылающей белой трубой,
И сразу, как вафлю ладонью, сложило хрущёвку.
Осколок поменьше, отбросивший свист за собой,
Бордовой кометой трамвайную срыл остановку...
.........................................................
Четвёртый осколок волною закручен в юлу,
Мне в лоб он летит, столкновение неотвратимо!
Но я неподвижен, я лбом прислонился к стеклу.
И жду. И молюсь. И надеюсь, что всё-таки мимо...

* * * (2008)
Не виден и в полдень застывший зенит,
А всё-таки затемно утро звенит,
Со стёкол пыля холодком на кровать.

И ведь, по закону, не надо вставать,
Поскольку под сорок уж рухнул прогноз.
Зевнуть бы, и снова – под ватное нос...

Но нет! Выключателя влажным щелчком
Взрывается лёд и спекается в ком,
И радио гимном стреляет в висок,
И щётка влезает в зубной порошок...

Об утреннем свете свечей в шестьдесят
Не помнят, не плачут и не говорят –
Замотаны шалью до инея глаз,
По снегу шагают морозному в класс.

Я тоже, туда же – отлично упрям,
Шагаю к прекрасной моей Мариам.

Нас четверо в классе, но – камень с души –
Открыта нам страшная тайна «жы-шы».
Нас четверо в классе опять и опять,
А ведь не обязаны были вставать,
И просто уже ни к чему говорить,
Что живы, и этого не отменить.

* * * (2008)
Как же я счастлив был, в новую въехав квартиру!
В окна глядел, к потолкам примерялся руками.
Выстроил книги по полкам из пыльных коробок.
Штепсель в розетку – в углу оживил радиолу.

«Голос Америки» слушал, развесив антенну,
Музыки ради, а всё остальное – в придачу.
Пищу ночами искал в холодильнике тёщи –
Наш-то сперва пустовал, возвышаясь поодаль.

Гадких вещей не голубило это пространство –
Било за промахи током, грехов не спускало.
– Брось-ка ты пить, – мне сказала квартира однажды.
– Всё ещё куришь? – недавно с ехидцей спросила.

Молимся Богу с весны по её наущенью.
Может быть, так за ремонт нам добром отплатила.
В этих стенах нам любимого внука зачали –
Боже ты мой! – и сюда принесли из роддома...

Знаю, что лет пятьдесят – и меня здесь не будет.
Грустно, конечно. Да нечего, братцы, поделать.
Снова куда-нибудь с Ларой вдвоём переедем.
Вот бы повыше, где тише и воздух почище!

ЦВЕТ СНЕГА (2008)

Вернулась, собственно, лишь тень –
Не до побега.
И говорили мы весь день
О цвете снега.
Небесный снег стерильно бел –
Когда украдкой
Ныряет в участи предел,
Земной, несладкой.

Он бел – и всё: ни тли, ни зги,
Таким назначен.
И ты, учёный, нам не лги,
Что снег прозрачен!

Он кристалличен? Да, увы,
Стеклопечален,
Скользнув кромешной синевы
Со наковален –

Он с детства женщиной любим,
Убит, ухожен,
Под солнцем вымаран любым –
И невозможен,

Как ты да я...

* * * (2009)
Во сне-то повернуть Верлена – пустяки:
Не снег песку – песок на солнце равен снегу...
А наяву – стою у замершей реки,
И нет песка, и снег – препятствие разбегу...

И нет весны в лесу на мартовском пути,
Отпущен сумрак нам антверпенскою мерой,
И скрыты все ключи, ан велено – лети!
Куда? – А хоть куда, хоть в облако фанерой...

Да только облака – плакат, «Аэрофлот» –
Здесь тоже вертикаль, завитая щипцами.
Меж соляных столпов, пошатываясь, Лот
Неправедно бредёт в раздоре с Небесами,

И времени в обрез... Я повторяюсь, да?
Но времени в обрез, и это навсегда.

СТИМПАНК (2009)

Светит ли паром разбить наступающий хаос?
То есть – подумай-ка! – возгнанной в небо водою...
(С телом воды я живу в непрерывном союзе –
Тело воды во мне медленно теплит лампаду)

Видишь утопленный маленький бронзовый клапан –
Свищ рукотворный в загадочно точной латуни?
Трогать его даже кончиком пальца не вздумай!
Может к нему прикасаться лишь Главный Механик.

Или вот этот – гляди – позолоченный вентиль...
Если его на себя повернуть до отказа,
Сзади пружиной откроется угольный ящик –
С вензелем крышка – забавно: за вентилем вензель...

Два рычага запускают форсунку подачи,
Левый – помалу, а правый – для полного хода.
Стартера кнопка... секунду... под медной заслонкой...
Вот она – выглядит, точно серебряный слиток.
Если её надавить при отжатом сифоне,
Вспыхнет от искорки облако угольной пыли,
Стопора анкер откинется – надо же! – тут же,
Восемь шагов совершат сорок три шестерёнки,

И маховик, разгоняясь отчаянным ахом,
В тесной корзине пилота над миром поднимет –
Бедный смельчак устремится решительно кверху,
Сбросив песок на лицо любопытным селянам...

Чёрный штурвал потянуть на себя и добавить –
Чтобы не видеть до ночи постылую землю,
Чтобы обман у истоков дождя растворился...
Чтобы скорее лететь уже на хер отсюда.

* * * (2009)
Я понял о смысле, прижав золотистые клеммы
Под утро с бутылками в сетке меж крышами вброд,
Когда воробьи застегнули свои гермошлемы
И гравий скребнули, предчувствуя полный улёт...

Подумаешь, край! Сикоморы и мокрая глина.
Подумаешь, высь! Я и так достаю до луны.
И вижу на бреге далёком дворец Аладдина,
И сны мои ныне, как северный ветер, ясны.

По сахарным стенам с прожилками чайного света
Ползут альпинисты, пытая штыри с бечевой,
И вся недолга, и такая тут где-то примета –
Надёжная, хоть и невидимы камни с травой.

И вся недолга, и попыток отныне – без счёту.
Всё ясно, мой ангел? Тогда заводи пароход.
Пора на работу. Ах нет? Ну тогда на охоту,
На танцы с красоткой, предчувствуя полный улёт.

Я понял о смысле, который всегда за границей,
За контуром вещи и вещим до вечности сном.
И вспыхнули крылья... И вспыхнули? Нет, не годится.
Зажглись и не гаснут в обещанном небе ином.

Сибирские стансы (2009)

любую вот же чудо тишина
погасит речь в итоге золотая
тем более подлёдные листая
течения уверенность смешна

ты знаешь не отныне красоту
все наши безобидные баклуши
за пар морозный вьющийся во рту
нам вложены в глаза живые души

по берегу высокому на том
реки заиндевелой белом склоне
на томи томск а омск омоет ом
и волосок в моём одеколоне

из прошлого гостиничный покой
и радио и штепсель неудобный
для бритвы бля истории подробной
раздробленной разваленной такой
и заметённый временем бульвар
беды во тьме немедленной победы
вполпьяна здесь не неба ли полпреды
не кемера ли угольный угар

* * * (2009)
Вода нас в тень и тьму смывает
Из толстой башни городской,
Тепло под воду убывает,
И снится улица рекой.

Вспоров калением границу,
Огонь подводит нам черту:
Ещё распад в золе дымится –
Уж пепел стынет на лету.

Сгребая счастье и напасти
В единый мартовский навоз,
Земля вбирает наши снасти
Навеки, медленно, взасос...

Зато хоть воздух не морочит –
Обыкновенно, поутру
Он воскресение нам прочит
И должность – в Небе, на ветру.

ДОЛЖНОСТЬ В НЕБЕ (2009)

Да – Дэ и О, и Эль, и Жэ,
Продолжить жить, NN, на ости!
Летя не в бестелесной рже
Сорочьей строчкой на погосте,
Но в Е и Бэ, NN, прости,
Но в Небе – сказано же выше –
Не в гордой воле, а в горсти,
С гурьбой согласных в светлой нише.
Не тра-ля-ля и у-лю-лю
В строке рассеивая зычно,
А так: люблю, люблю, люблю... –
Неловко и косноязычно.
И правда, истина – в вине...
Ты ничего не должен мне.

НА СМЕРТЬ БЕЛЛЫ (2010)

«...и бог над девочкой смеялся,
и вовсе не было его...»
«...А мальчуган, причастный чудесам,
несёт в ладони семь стеклянных граней...» Белла Ахмадулина

Пусть не знает никто, сколько именно, но
У стакана гранёного граней побольше,
Даже если без газа и красно вино,
Если только в Москве, а не где-нибудь в Польше...

Или там, я не знаю, где сходятся встык
Потемневшая Лаба и пьяная Влтава,
И над гладью созвездие стынет, как штык, –
Не смертельно, а просто уже – величаво.

Если только в Москве, ни мертва, ни жива,
Как положено нашим сестрам напоследок,
Ты лежишь и вдыхаешь предсердьем слова,
Чтобы выдохнуть лёд на великих соседок –

На Иосифа тяжесть и нежность – ага –
И прощальное небо бело и полого,
Бог – с тобою, в ногах полыхают снега...
Ну и что, что у девочки не было Бога!

ПОДПИСЬ К ФОТОГРАФИИ (2010)

Я живу в нищете, в полумраке упавшего снега,
Ничего не хочу (я же только что каши поел),
Не ищу ничего, ни огня, ни с огнём человека,
Просто вижу во всём убивающий нежностью мел...
Так уж вышло, что дожил до пятой потёртой ступени,
А куда эта лестница, Господи, страшно сказать.
На моторе моей нарастающей с возрастом лени
То и дело взмывают над полом – то стол, то кровать.
То и дело... – сказал набирающий скорость бездельник,
От мороза укрывший в квартире своей облака,
И глаза оглядели внизу покачнувшийся ельник,
И поправила свет, обронив рукавицу, рука...

* * * (2010)
Я – в треснувшем стекле над коммунальной ванной:
Вонючая вода, сантехника, уют.
Две бабушки мои, с любовью неустанной
Обняв моё лицо, не мёртвые, поют

И в белые хлопки завёрнутое тело
Несут они моё, как самолёт-судьба...
Я провожу рукой: как страшно отпотела
От этого тепла холодная труба!

Уже и грязь чиста, и пьяные соседи
Размыты в белый мел пространством перемен,
И за окном огни – во тьме аз буки веди...
Глаголю ли добро в тени зелёных стен?

Наутро, показав язык далёким странам,
Из ледяной весны в новёхоньком пальто
Иду в родной июнь с пурпурным барабаном,
И на пути моём не выстоит никто.

 

 

ЗАСТЫРЕЦ Аркадий Валерьевич родился в 1959 г. в Свердловске. В 1981 г. окончил философский факультет УрГУ. С 1981 по 1988 гг. преподавал историю и обществоведение в средней школе. С 1988 г. – корреспондент, с 1992 г. – главный редактор газеты Уральского отделения РАН «Наука Урала». Член Союза писателей России. Автор книг «Пентаграммы»; «Волшебник, Отшельник и Шут»; «Deus Ex Machina»; «Вихри тепла»; «Онейрокритикон»; «Конкорды», переводчик – с французского и старофранцузского (Фр. Вийон «Прощание. Завещание»: стихотворения. Екатеринбург, 1994.), английского, словенского. Автор книг прозы «Я просто Пушкин» и «Materies». Драматург: в екатеринбургских театрах поставлены современная мистерия «Фауст навсегда» и сатирическая комедия «Недорусь», а эксцентрическая комедия «Гамлет» послужила основой либретто оперы Владимира Кобекина «Гамлет, принц датский, трагедия российская», в 2009 г. поставленной в Музыкальном театре имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко (Москва). Участник первого и второго томов антологии «Современная уральская поэзия». Живёт в Екатеринбурге.




Вячеслав Курицын (С-Петербург) о стихах А.Застырца:

Наличие в текстах любого стихотворца великих теней прошлого, в качестве адресата ли, персонажа ли, просто ли «пассажира» – а у Застырца мелькает и обращение «Ну же, Иосиф, колись!» (имеется в виду Бродский), и Пушкин, и слова Жуковского о Пушкине, и Достоевский с бандитским рэпом, умершая Белла, и даже Юрий Гагарин – в принципе в оправданиях не нуждается. Таков уж этот род деятельности, «звезда с звездою говорит». Звёзды со звёздами. Застырец нынче пишет палимпсесты на Шекспира, переиначивает «Макбета» своими словами да ещё и с вариациями – это, конечно, размах.
Но применительно к поэтам серьёзным задаёшь всё же вопрос об оправданности, о, так сказать, праве не просто бряцать звонкими именами, а действительно пребывать с ними на параллельной волне.
Тут ведь что: у каждого поэта своё представление о, грубо говоря, успехе. Для кого-то это Премия (для кого-то и Большая), для кого-то признание горстки узких, но любимых специалистов, для кого-то – улыбка девушки, а иной автор довольствуется собственной верой в незряшность поэтического жеста (сложить из листка кораблик и запустить по весеннему ручью). В глазах автора этих строк Застырец достиг успеха космического: со сцены Мариинского театра поют оперу с его либретто («Шпонька и его тетушка») и со сцены одного московского театра – оперу «Гамлет». Лично я не представляю себе большего счастья для слагателя вирш, нежели прикосновение к оперным хрустальным сферам, и потому меня не удивляет монументальность, размашистость, эпичность его сегодняшних стихов: эти дензнаки обеспечены, так сказать, вечным золотом Рейна.
Потому так естественно спрягаются у него стихии («Воздух пахнет пределом огня»), скачут эоны, часовые пояса закручиваются над скалами, в которых чернеют запятые ледорубов, Небо опирается на первую свою прописную букву. И уж не знаю, по ведомству «пассажиров» или стихий провести Юстаса с Алексом: ирония ведь необходима современной опере даже когда ставят классику – пусть не в основном тексте – но хоть в постановке.
С постановкой, то есть с мизансецнами, от «пространство сжимается» (что напоминает о любимом приёме оперных режиссёров запускать конус перспективы в глубину сцены) до отражения в зеркале коммунальной квартиры, тоже порядок. Любовь к опере предполагает доверие к сотням голосов – а справляется ли поэт с задачей, чтобы каждый звучал по своему, этот вопрос мы оставим читателю.
Не тра-ля-ля и у-лю-лю
В строке рассеивая зычно,
А так: люблю, люблю, люблю... –
Неловко и косноязычно.
В этой строфе есть по рангу положенная степень лукавства. Куда уж там косноязычно: напротив, все немножко чуть-чуть слишком торжественно. Но Аркадий, которого поют в Мариинке, имеет право «говорить красиво».


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии

 

 

 

 

 

 

 

ыков