ЕВГЕНИЯ ИЗВАРИНА
* * *
безрукий стоял у стены
шутил неудачно
окраины крови темны
а сердце прозрачно
не верю забыть не могу
какого же чёрта
на диком вороньем снегу
безрукий о чём-то
молился шептал горячо
вороны кружили
и хлеба кусок на плечо
ему положили
* * *
Голос опаздывает, как нож,
сорванный на золотую треть.
Хочется жить за здорово живёшь,
а получается – умереть.
Просто – идёшь, уже никакой,
по разделительной полосе
и тормозишь облака рукой.
И вдруг останавливаются – все.
* * *
Приснилось –
солнечно в краю,
где мой апрель – вплотную к маю.
Приснилось:
руку подаю через порог
и понимаю,
что оправдание пути
и настоящая свобода –
с ума и с места не сойти,
остаться деревом у входа.
* * *
Памяти Бориса Рыжего
Славен,
или осмеян –
будешь наискосок
через ничто просеян,
словно речной песок.
Пасмурно или ясно –
ты фаворит луны.
Первенство безопасно,
мало ли, что видны
первые из погони,
что отстают, легки,
на ширину ладони,
на глубину реки.
* * *
ах же ты и что же ты
уж и гроши прожиты
что по чести нажиты
стой же ты куда же ты
врозь узоры вышиты
ниже ты и выше ты
так лишь цепи нежат и
реже ты
и где же
ты
* * *
Рай –
это в шалаше,
выстланном пустяками,
где без стихов душе
лучше,
чем – со стихами.
Дольше перебирай –
тот же расклад, дословно:
рай –
непочатый край,
тайное – полюбовно.
* * *
Призрачные союзы
мнимостей дорогих...
Из музыки вьются узы
крепче любых других.
Об руку до погоста –
лучше, чем – на руках...
Из музыки вьются гнёзда
в кронах и в облаках.
* * *
Господь ли в серебре причаливал к холму
давая прикурить неведомо кому
всё чтобы кто-то мог грустить невыносимо
и медленный дымок в долину относило
а тот себе сидел поникнув головой
а мимо шли домой с работы полевой
похожие слова как в сумерках китайцы
и горькая трава переплетала пальцы
* * *
Пусть на семи ветрах знобит
во дни иные –
да придут в руки без обид
плоды земные;
да будет полон кузовок
с лихвой и с краем;
да будет райский островок
необитаем;
да обнесут снега его
слепящим пухом,
и мы узнаем, каково –
единым духом...
* * *
Шепотком – а тем не менее:
волны гомона и гула
незаметное затмение
вокруг пальца обернуло:
– Выручай меня,
встречай меня –
как пронизывает ветер
незаметного отчаянья!..
А никто и не заметил.
* * *
Александру Решетникову
запинаясь о снег упавший
дорогая не о гранит
ангел ощупью утешавший
прозревает и говорит
– жизнь проходит лодейным полем
серебристая под смолой
я увидел но я не понял
дорогая пойдём со мной
собери мне чего в дорогу
выйди в полдень за гаражи
в каждый свой следок
понемногу
снега белого положи
небо светится незакатно
собирая ладьи со льда
мы с тобой поплывём обратно
потому что они туда
* * *
море выстрадано сушей
как монахиней жених
закажи-лежи-послушай
пошумит
и решается потрогать
ледяное горячо
это ноготь это локоть
и плечо
снится в руку воркованье
голуби ли влюблены
подметая рукавами
небо глубины
* * *
кто не знает жизни имеет шанс
кто узнал довольно уходит сам
кто стоит в дверях наконец решась
и рукой проводит по волосам
по кому не плакали слава богу
провожая в ангелы нагишом
у того не спрашивайте дорогу
он уже пришёл
* * *
ярость надежду соль
скорость обиду нож
кое-куда с собой
много не унесёшь
там говорят внутри
можно купить с лотка
спички и сухари
паспорт и облака
* * *
Сад последний, милость неслучайная –
будущего больше не беречь.
Из невыносимого молчания
Иисус заглядывает в речь.
Там в пыли коричневого вечера
на коленях буковки стоят:
– Чтобы нам не обмануть доверчивых,
будь не упомянут, а распят.
* * *
Тысячелетья снесена стена,
и каждый час бесстрашным светом залит.
Нас остаётся меньше, чем страна, –
давайте верить, кто ещё не знает:
попытка речью вычерпать любовь
и приподнять с земли чужую лиру –
как воздаянье каменных хлебов
отцу и брату, городу и миру.
* * *
как разбитой жизни оболочку
радость и печаль соедини
боги погибают в одиночку
за идею равенства с людьми
за дальнейшую неотличимость
лишь бы не подобье на авось
ничего у них не получилось
потому что всё сбылось
* * *
Сергею Гандлевскому
клуб незнаменитых капитанов
секция ходьбы туды-сюды
рук не вынимая из карманов
глаз не отрывая от воды
осень и зима весна и лето
чебуреки мойва алыча
сколько этих песен перепето
все они кончались ча-ча-ча
синее предзимье подземелье
аварийный выход хоть куда
лёгкий трёп тяжёлое похмелье
не о море – море ерунда
за ухом без спроса папироса
в привокзальном сквере воробьи
серые как шпалы под колёса
дембельского поезда любви
* * *
Не навсегда дожди отморосили.
Не навсегда трава сошла с тропы.
Без слов понятно, почему в России
заснеженные нежности скупы.
Без слов берут и за руку, и в долю,
без слов целуют – как снимают швы
то с родников, сокрытых под водою,
то со стихов, что людям не нужны.
* * *
липовая земля
липовые кресты
там где вчера с нуля
лопались блок-посты
как пузыри земли
слева под рукавом
липовый просмоли
цвет на пороховом
недорогом дыму
тянущемся ещё
выход по одному
в небо не запрещён
пыльные мотыльки
та ж полевая пьянь
снайпера отвлеки
да и была ли впрямь
на золотой арбе
ощупью горяча
трещинка на губе
нищенки со взрывча...
* * *
Подались обходчики из будок.
Сполоснула стёкла синева.
Не бывали и уже не будут
соразмерны истине слова.
Бьются сны в обходчиковы спины
воробьиной реденькой гурьбой.
Пустыри, само собой, пустынны,
и душа полна сама собой.
* * *
плясать на стёклах кружевных
им можно а за каждый промах
стоим ненужные в живых
невольники на волноломах
непостижимая уму
волну распахивает бездна
им можно только потому
что нам нельзя и бесполезно
* * *
«Берём старьё, старьё берём»,
глотаем ветер воспалённо –
в осиннике за пустырём
истлела сумка почтальона:
сквозь пряжки проросла трава,
а письма стали рубежами,
где за пустые рукава
живые умерших держали,
а время шло само собой,
хоть стой навытяжку, хоть падай –
пока не выгорела боль,
пока слова не стали правдой...
Твоё
Отечество – не слово, не предмет,
а что-нибудь, чему прощенья нет,
как славы нет жнецам и богомазам –
и пёс цепной на колышек привязан,
и безымянных звеньев череда
мотается туда-сюда
живьём,
и только мёртвые в могиле
отечество частями переплыли,
покинув берег, где на склоне лет
все правы – лишь тебе спасенья нет.
* * *
– ...Куда уплыли – на словах плачевных,
на кораблях из покрывал парчовых?
Куда девались – в алых одеялах,
по облакам заломленных черёмух?
– Не спрашивайте, ближе подходите,
в тени от парусов – иное время:
вода стоит на огненном магните,
мы любим, не старея...
– Так только чайки – по солёной пене.
Так только перья – по размёту пыли.
Мы не могли дышать, когда вы пели,
но сердце пополам – когда уплыли...
* * *
ивовый воздух серебряный жмых
следом за пряжей ветвей пожилых
пух отходящий от стебля пустого
словно дыхание или стекло
или псалмы от престола
или от ивовой пряжи тепло
дерево вденет как будто в рукав
тень золотую в сплетение трав
Господи сделай как было
загодя ни у кого на уме
дерево крови и дерево дыма
за руки взявшись стоят на холме
* * *
Широка река. Далеки огни.
А доплыть – не блажь, коли есть кураж.
Не с земли подобранное храни,
а на ветер брошенное уважь.
На воде записанное исправь –
все ли тешить жалобу да вражду?
...Что не сон, а явь одолеешь вплавь –
я не очень верю, но очень жду.
* * *
Горячего, Город, питья приготовь
в прокуренных чайных, в прожжённых кофейнях.
Последние астры свернулись, как кровь,
последнюю просинь царапнул репейник,
увязнув в пороше сухим коготком...
С окраины, Город, до самого центра
ты спички ломаешь, ты ждёшь с кипятком –
начала сезона, сниженья процента,
зимы,
потепленья,
рождественских смол,
подмешанных в чай или в кофе – не важно...
И снегу прощаешь кустарный помол,
и мёртвые астры целуешь отважно.
* * *
Он пишет: «Та же всё досада...»,
а после посмотреть идёт,
как яблоня былого сада
лет двадцать при смерти цветёт.
Воротится, в росу обутый,
к прокуренному шалашу
и пишет: «...той же всё минутой
дышу».
* * *
Писание для недотёп
к стилу прибитыми перстами
неважно, кто переведёт,
на землю клинья переставит –
боль остаётся чем была,
любовь изменится едва ли:
«...Я к вам пишу – Вы мне крыла
на первом слове оборвали...»
* * *
книга живых обрывается на «неужто»
мёртвая книга с него начинает речь
вслух о верблюде сломавшем иголки ушко
шёпотом о золе разорвавшей печь
изнутри
на «три» ты проснёшься (если)
на коленях увидишь книгу обложкой вниз
розу густой золы
а слова воскресли
мимо
и между ними не становись
* * *
на вторую половину жизни
всё равно что сторону луны
заплывает остров камышовый
золотой как небо до войны
голубой как деньги на закате
как дежурный свет в шестой палате
если санитары не пьяны
и дают братве умалишённой
телевизор вырубив пинком
поглядеть на остров камышовый
в дырочку от шприца с коньяком
* * *
на теперь и никогда
распадается звезда
где-то в недрах кофемолки
слышен шорох жестяной
не успела на осколки
стала скоростью и тьмой
стала сполохом случайным
разметавшим острова
Боже реже отвечай нам
береги слова
* * *
Дом горит – никто не видит,
снег летит – и спят
все, кто мухи не обидит,
веруя, что свят
беззастенчивый порядок
перекапыванья грядок…
День и ночь, лицо неведо-
мо/его Отца –
львы и совы смотрят в небо –
не увидятся
* * *
дышит где хочет живёт как умеет
самое горькое что не успеет
самое позднее через минуту
с вереском перемешает цикуту
капля от яда и капля от мёда
самое лишнее это свобода