Сахновский Игорь Фэдович родился в 1958 г. в Орске. Окончил филологический факультет Уральского государственного университета. Работал научным и главным редактором в издательстве Академии наук. Руководил газетой «Книжный Клуб». В настоящее время – литературный редактор издательского дома «Абак-Пресс». Первая публикация – в газете «Орский рабочий» (1972). Публиковался в журналах «Уральский следопыт», «Урал», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», и многих других российских и зарубежных изданиях. Роман «Насущные нужды умерших», опубликованный в «Новом мире» (1999), переведён на английский язык и награждён международной литературной премией Fellowship Hawthornden International Writers Retreat (2002, Великобритания). Обладатель Гран-при Всероссийского конкурса «Русский Декамерон» (2003) за цикл рассказов «Счастливцы и безумцы», премии журнала «Октябрь» за «Лучшую публикацию 2003 года». Финалист премии «Национальный бестселлер» (2006), финалист премий «Большая книга» и «Русский Букер» (2007). Лауреат премии «Бронзовая улитка», присуждаемой Б.Н. Стругацким (2008), финалист АБС-премии (2008). Лауреат премии губернатора Свердловской области (2010). Участник первого тома «Антологии современной уральской поэзии». Живёт в Екатеринбурге.

Вадим Месяц (Москва) о стихах И.Сахновского:

Не берусь судить, что именно Игорю Сахновскому удается писать лучше, стихи или прозу: если это не «проза поэта», жанры работают по разным законам, вовлекают в свою орбиту разные типы мышления. Казалось бы, само время с его избыточными информационными возможностями располагает авторов к более широкой специализации, овладению несколькими литературными жанрами, но на практике людей, работающих на хорошем уровне в разных областях по-прежнему единицы. Сахновский в этом случае – счастливое исключение. Есть шанс, что проза Игоря Сахновского, оказавшись более востребованной на нынешний момент времени, привлечет внимание и к его стихам, несомненно заслуживающих этого. «Хоть не слухач я, и не заклинатель, мне кажется, я слышу, как растёт, шевелится и взламывает счёт какой-то сумасшедший знаменатель» – говорит он в одном из своих стихотворений. Ощущение общего знаменателя «родной обыденности» может оказаться творчески оправданным, спасительным, избавит от чрезмерно театральной и часто надуманной «полной гибели всерьез». Переосмыслить «легенду о роли поэта» или создать новую. Романтический образ виршеплета, гения, баловня судьбы, бабника, пьяницы, дуэлянта и т.п. приказал долго жить – вернее, его внешние стороны оказались вовсе не обязательными, а даже старомодными и смешными. Сахновский понимает это, и своим личным опытом вносит в понятие «призвания поэта» новые черты. В этом движении нет ни стремления к комфорту, ни глубинного равнодушия, лишь – уход от чрезмерности. Цель остается прежней: «когда он берёт себя, как партитуру, и он сам себе инструмент, от которого после музыки ничего почти не остаётся». Вполне традиционная формулировка. Мне показалась близкой его позиция, выраженная в одном из интервью: «Терпеть не могу демонстративных «гениев» и расчетливых «безумцев», которые говорят: «Мне наплевать на читателя, я пишу, как мне Бог велит». Даже такой, простите, сноб (в больших, конечно, кавычках), как Бродский, говорил, что занимательность – это доблесть. Доблесть – уметь рассказать историю, рассказать чистым, доступным, понятным, человеческим языком. Занимательность вещи – это еще и вежливость со стороны автора. Этого сегодня не умеет почти никто. Рисоваться, становиться в нестандартную позу, из всех сил оригинальничать – это банально само по себе и каждому под силу». Из перечисленного я бы отметил в числе приоритетов Сахновского именно «вежливость со стороны автора». Любопытная характеристика поэта, которого критики держали некоторое время за «писателя про любовь», а потом стали называть «образцовым романистом европейского толка». В Екатеринбурге, где и живет автор, быть европейцем, возможно, более органично, чем в евразийском Петербурге или денационализированной Москве. Это предполагает достоинство, свободу, интеллигентность, выгодное отличие от прочих… Пусть даже «наша срамная порода никуда не даёт нам уйти. Потому что свобода, свобода умещается только в груди».
Тем не менее, корни поэзии Сахновского далеки от европейских. Преимущественно они растут, как это преподносилось в недавние времена, из «сокровищниц уральского постмодернизма», представляют «уральскую школу», как в гражданских стихах, так и в лирических. Такая мода, «шум времени». Во многих стихах ироническая муза Сахновского по-матерински укрывает зияния, раны и болевые точки души поэта, но это не ханжеская стыдливость, это способ мышления, язык поколения. Ход для 90-ых предельно характерный, почти хрестоматийный. Можно сказать, что «осознание невозможности прямого поэтического высказывания, основанного на отторжении любого пафоса и откровения, привело к созданию нескольких иронических поэтических школ, которыми нам «период развитого социализма» на своем последнем этапе и запомнился». Жаль, что большинство поэтов, скрывающих свои рефлексии за утончённым ёрничеством, замолчали, хотя причина этой немоты для меня до сих пор остается загадкой. Неужели, когда подножный корм «кумачево-сатиновых маршей» закончился, стало совсем пусто и голодно? Ресурс неприятия (или восхваления) жизни поэтом неисчерпаем. Трещина мира проходит через его сердце. Что избавило Сахновского от мрачной немоты? Универсальность дарования? Сдержанность «срединного пути»? Он смог переключиться на прозу, заняться филологической и редакторской работой. Или просто нашел в себе силы не принимать себя всерьёз? Медные трубы, по большому счету, никогда не баловали уральских авторов, позволяя тем самым уйти от суеты и продержаться в хорошей рабочей форме.
Уход от пафоса, риторики, (а проще – от эмоциональности) таит в себе опасность отказа и от прозрения как такового, грозит превращением стихотворения в низкоэнергетический слепок повседневности. Заряд, накопленный за годы застоя, сравнимый в чем-то с «мировой, молодящей злостью» не давал скатиться к «производству безразличий». В лучших своих стихах Сахновский страстен, пронзителен, нежен. «Изношенная тьма блестит на сгибе, и я могу все утро напролёт глядеть, как сладко спит моя погибель, полуоткрыв солёный детский рот». Ну да… «Мы смерти ждём, как сказочного волка… Как воспринять стихи, где героиня Кнута Гамсуна выходит замуж за майора Пронина? Абсурд, лимерик? Очень плодотворная почва для игры и даже высокой игры, по неизвестным причинам, в отчизне почти не разработанная. Можно найти и другие зацепки для развития этой поэтики, но, думаю, автор понимает это не хуже меня. В идеале художнику не плохо бы иметь тактику и стратегию собственного творчества. Мне кажется, Сахновский ими владеет, относится к своему дарованию с разумной экономностью. В стихотворении памяти его товарища Александра Башлачева он говорит: «он колокол за пазухой носил, а бремя колокольчиков не вынес». Своей творческой судьбой Игорь Сахновский и показывает, как это бремя колокольчиков можно вынести и перенести чтобы, может быть, в конце концов, ударить в колокол.
Не стоит рассматривать иронию как некое цельное чувство, единый наработанный прием восприятия. Природа иронического не всегда предполагает саморазрушение. В конце концов, есть жизнеутверждающая ирония Джонатана Свифта, превращающаяся по мере движения времени из памфлета в детскую сказку, и наоборот. Сахновский – не сатирик. Многие вещи нашей жизни смешны для него, странны, но, в конце концов, приемлемы. Ирония легка, как папиросный дымок, за которым нет никакой кривой усмешки. Улыбка есть, но это улыбка Чеширского кота: то появится, то растворится, а, может, покажет и всё своё кошачье тело. Дело в том, что по фрагментам этого тела, как по черепкам древних амфор можно восстановить картину всей эпохи. Попытаться восстановить – надежду на это автор нам даёт.