ТАТЬЯНА ТИТОВА
* * *
Нет вечера. Деревья и кусты,
Сверяя счёт, гудят из темноты.
Сухой метил-оранжевый скелет
Выпрашивает зиму, за сто лет
Одну. За ним цыган цигейковых орда
Стоит, не двигаясь, не зная ни куда
Им тронуться по замкнутой кривой,
Ни где, умаявшись, заснул ребёнок мой.
* * *
Ты влюблена, как соль
Фонарного столба.
Юдифь – уже юдоль,
А горе – не судьба.
Израиль – только мёд,
Завёрнутый в рюкзак.
Дурак тебя возьмёт:
Ничком и кое-как.
* * *
Голуби, словно медь,
Уркают вкруговерть.
Если тебе лететь,
Значит, ему седеть
В прожитом январе,
Выпитом в Назаре-
Те, покривей ножа,
правда пока свежа.
* * *
Пучеглазый козодой
Тяжестью в руке...
Спать ложишься, – а пустой
Хрен на молоке.
Не коси, кума, в трубу,
А пойдём гулять:
В густоспелую траву
Птицу отпускать.
* * *
Рассеянным недаровитым рядом
Гремит моя неконченая речь.
Утешившись ненапряжённым взглядом,
Не подберётся ненависть. Увлечь,
Куда копуше крошка не приснится,
Не примерещится еврею суета,
Где перья растопыривает птица,
Оставив снег немытого холста.
И пьяный слог представлю я к награде,
Неопытное небо шевеля,
Довольно мнимо, а не скуки ради,
Где разрывают душу тополя.
* * *
Уховёртки волокно,
Раз-два-три, лови!
Развесное толокно
Сыплется – живи.
И мокрица – не слуга.
Господи, спаси!
В заповедные луга
Душу отнеси.
* * *
где суффикс «эн»
позеленила ночь
пришли в отчаянье
задумчивые воды
где горем лечь
и горю не помочь
стреляясь в честных
сумерках свободы
* * *
Голос, волками занюханный.
Хлипкое небо в руке.
Вечер, засиженный мухами,
Пир на чужом языке.
Где отвалить и опомниться:
Хладному лету в уста.
Чаша моя переполнится –
Память иного поста.
Перегореть заштампованно.
Милый на косточке плен.
Ходишь, судьбой очарованный,
Горя не знаешь – взамен.
* * *
В низменную нишу
Нехотя, углом.
Серенькие мыши
Чувствуют нутром.
И дела бесячьи,
И душа в тени:
В жизни настоящей
Ведают они,
Что зима свободна,
И свободен путь.
– Что душе угодно?
– Бога не забудь.
* * *
От корней насади свою тонкую летнюю сдобу –
Войлок вроде травы, – и набухнет дорожка твоя.
Словно примерло всё, вороную шлифуя стыдобу,
И напрасно горят васильковым свинцом бытия.
Чья-то нежность и боль, проведённые резко в глубины.
Только евнух и кость заведённое гложут ничьё.
Ты навеки сожжёшь – поджелудочным светом ранима,
И предложным копьём попираешь нахальство своё.
И друзьям тут не так – вроде, сыть доведёт до избытка,
Вроде, суть заведёт закопчённое лето в угар.
Да и дел-то всего – не скончаться под старою пыткой:
Посмотреть, как сидит на руке, набухая, комар.
* * *
Белый цвет неба на синий изменится, скажем,
Надолго. Родная, из дому – совсем не надолго.
Серой холстинкой запасливый рот перевяжем,
Чтобы сыграть на экране нетрезвого бурого волка.
Пулей послать подкрепленье, нелепое, что ли...
Страсти в коляску уложим свербящим младенцем.
А мудрецам остаётся в награду разбитое поле –
с зелёным лицом, как у перекрашенного индейца.
А протяжённость дневная останется та же,
Белый цвет неба на синий меняя неточно.
В полночь сухую неверную медленно ляжем,
Чтобы цвет неба на белый сменился –и точка.
* * *
Что на сердце бросишь?
Мягкое житьё...
Вот и заклубилось
Золотко моё.
Что печаль – утрата,
Знаешь наперёд.
Ты не виновата:
Небо подберёт.
* * *
Остальное – да, а нет –
Память не крути.
Прилетят тебе на свет
Белы соловьи...
Незамужнею тропой
Посреди стекла,
Между летом и тобой:
Так и жизнь прошла.
* * * (2008-2011)
А ветром косынку сдувает
В тугую весны колыбель.
Над озером чайка взмывает,
И страшно сосать карамель.
Улыбке лежащей собаки
Ты рад, как младенцу, порой.
Зелёное эхо атаки
Приветствует май под горой.
И в тоненьком розовом ситце
Гнездится начало зимы.
Пора бы сомам нереститься,
Да не приплывают сомы.
* * * (2005)
Как если бы голос ломался и рос, –
А куда мне его присобачить?
Заболеешь, – эскиз не сгодится всерьёз:
Лишь дыханием дом обозначить.
Лишь минуту субботы, отлитую всклянь,
Оттягать у дурного флейтиста.
Собирать и сминать – вот такая вот ткань
На свидание с эхом годится.
Бабий век, обращённый к старанью, притих,
А стираться – что в бочке рыбачить.
Научусь не корпеть – нелинованный стих
Уведу к горизонту – маячить.
* * * (2008)
И тихо мне будет, и ночь не потерпит вины,
Бессонницей шёпота злого измяв всю подушку.
И тесная кровь, и печаль изначально даны
Забитым щенком, истаскавшим чужую игрушку.
И память недужна, но память тебе не нужна.
В чужих мокроступах мокрющих идёшь по колено
В снегу. Обступает меня тишина,
и в плен забирает, а после выводит из плена.
А с прошлым, прилипшим к подушке больной,
В постели лежу, а потом поднимаюсь, босая.
Где ситцевой тканью накроет нас вечный покой?
Я – честно – не знаю, живая, живая, живая.
* * * (2005)
Когда, наутро встав, посудою немытой,
Идёшь себе, гремишь из раковины в таз,
Тогда рождает день свой облик деловитый,
Что, пусто проходя, не зацепляет глаз.
Минут на пять прилечь, запив водой таблетки,
Закутавшись в пиджак, зелёный и большой….
Понурив голову и в этой пятилетке
Несёшь себе чаёк, хоть жиденький, да свой…
И говорит заря перстами утра злого,
Что этот день опять ты честно изведёшь.
Но к вечеру придёт поруганное слово:
Перо возьмёшь – черкнёшь – и снова не умрёшь.
* * * (2009)
Легко отделив Комадея от банды команчей,
Загнав Амадея в проталинку долгую с нотою «си», –
Чем писчебумажней, тем радость заманчивей, –
Косых алеутов на праздник уже не проси.
Мне ангелы плюнули в шапку, но вновь промахнулись.
Висит слюнка сбоку, а ангелов целая стая.
Пешочком пойду, на ходу раздеваясь, волнуясь.
Купи мне конфет, а то ваза пустая.
* * * (2005)
Затянуло высь
Белым полотном.
Сны, что не сбылись,
Сбудутся потом.
В танце – антраша,
Потому что – май.
Вслед летит душа:
«Хлебушек отдай!»