МАРИНА ЧЕШЕВА
* * *
снег падает по вогнутой груди
не города но сломанного шара
зернистый ветер дует в позвонки
огромного солёного вокзала
где поезда ведут проводники
лежат на верхних полках двойники
шершавыми бормочут языками
и пассажиры мокрыми руками
детей своих несут за плавники
туда где рыбий голос именами
их обратит в течение реки
* * *
неслышный мой город созрела его скорлупа
из плоти и пыли и если страница легка
то ты её вспомнишь и будешь читать из горсти
прозрачного летнего утра где после шести
я так и стояла в ладонях стеклянной травы
и лопасти неба кружились внутри головы.
* * *
съедая воздух волосы офелий
вода идёт по выпуклым коленям
к своим ещё не выросшим рукам
трава насквозь в аквариумном парке
не видит женщин мёртвые с изнанки
они шагают строго по камням
не понимая: свет не разбинтован
так и сутулясь падает и снова
зевая наблюдает из реки
как в тёплых окнах города протяжно
я выдыхаю: Господи не важно
не уходи
сырая речь вода идёт комками
подвешенная к небу вверх ногами
по коже но как будто по ножу
деревья ходят рядом невозможно
в морщинах ветра слышится тревожно
не ухожу
вот так и стой переставляя звуки
вода вернётся в медленные руки
такое тут
что ангелы смертельные с изнанки
блуждая в перевёрнутом но парке
меня поймут
* * *
седьмая станция иврит
выходим боком
монокль в воздухе висит
незримым Блоком
ты говорящий за себя
считай умерших
внутри приподнятого дня
два сумасшедших
сидят и смотрят поезда
из пластилина
монокль выпал из тебя
считай – из глины
а Блок выходит между тем
он безутешен
седьмая станция – не всем
читай – умершим
* * *
невидимые волны сентября
где круглые деревья на тебя
глядят как бы влюблённо и легко
становится от неба в молоко
люби меня люби меня со слов
чернеющего моря островов
ладоней покрывающих песок
когда мы говорили сквозь висок
седеющего бога в облаках
с невидимой печалью на руках
* * *
диафрагма реки хромосомы воды над рекой
в этих каменных волнах дышать наблюдать за собой
как незримо она неподъёмно скользит в глубине
подбирая следы рыболовного ангела мне
мне не страшно я вижу как длительно ходит рассвет
над речными ладонями словно ладоней и нет...
* * *
пусть мёртвые играют в домино,
у дома моего пусть мёртвые играют,
они меня не помнят и не знают,
а я их знаю всех до одного...
по двое на качелях, на траве,
на ветках, на твоей виолончели,
они поют как будто в самом деле,
их слышат все, им радуются все...
вот Оленька гуляет под окном,
считая, пересчитывая лужи,
но мама не зовёт её на ужин,
и Оленьке как будто всё равно,
ведь дядя Коля обещал послушать
её стихотворение про снег,
вот он идёт к ней, ласковый, ненужный
в заупокойном дыме сигарет...
и я бы рада их не знать в ответ...
Но маленький Максим читает книжку
Но Анечка в песочнице молчит...
Но ржавые от вечности ключи
перебирает рыженький мальчишка...
* * *
смыкая губы в тонкую дугу
пока дремали глиняные боги
я прогибала радиоволну
в тугие и бессмысленные строки
слетаясь над антенной тишины
толкаясь и дразнясь на три-четыре
из горла голубиной глубины
со мною говорили, говорили,
две с половиной жизни подарили
и обе тянут к илистому дну...
так вот, что, дорогие, мы – в эфире,
не оставляйте здесь меня одну.
* * *
той говорить что свет несёт
как плёнку на лице
как белые часы у края чёлки
и на её лице мы лепим снег
что продолжительно живёт и счастлив
в своей объёмной клетке не грудной
в своей объёмной яблочной тарелке
на край воды сдвигая водоём
* * *
оттого ли сечением золотым
развернулся звенящий и зимний день
что привиделся мне земляничный дым
не прошедшей памяти о тебе
или руки сложены как в полёт
камыши шумят открывают рот
их зелёный хохот пчелиный снег
говорит из небесных сот:
ты стоишь почти состоишь из слёз
и бурятский ветер твоих волос
для него как имя как звук воды
поднимающийся до звёзд
* * *
над городом протяжная вода
не льётся потому что провода
и воробьи слетаются на хлеб
поющий из руки как человек
который опоздал и на вокзал
ты знаешь я тебе не рассказал:
до лета мне уже не дорасти
сухие лица осени прости
* * *
коренные зубы словно мысли
у деревьев смотрят в небеса
где твоих волос чернеют листья
на ладонях белого песка
где туман спускаясь по ступеням
мне прощает легкие следы
у растений под глазами тени
одиноко ходят у воды
и в моих садах слепые люди
собирают ягоды с ресниц
их корзины из телесной ртути
плачут в лапах птичьих колесниц
но и птицы в глинозёмном страхе
светят в небо белым молоком
где в утробе смерти из бумаги
над зелёным сломанным дождём
лишь пружинка мухи поскакала
улыбаясь в солнечном окне
и внутри пшеничного вокзала
камыши молчат наедине
* * *
длинных подсолнухов листья как лица
так улыбаясь звенят над младенцем
ты повторяясь паденьем ресницы
вдруг остановишься озером сердцем
или вода улыбаясь в коленях
нежно глядит словно Бог или больше
если в траве прорастают ступени
из деревянной сверкающей кожи
что ты такое что просишь пощады
в золоте птиц укрываясь от ветра
тихие тихие улицы рядом
как несмышлёные дети при этом
нас окружают и водят за руки
нас окружают и водят за небом
* * *
слушай мокрый гул внутри у птицы
пойманной смертями медных солнц
на рассвете тополь многолицый
оттепель озимую принёс
и охотник в шапке воробьиной
долго щурит травянистый глаз
дозревая в глине кинофильма
про тебя и нас
каменные рёбра снегопада
держат наши лица на весу
и сквозь воздух липкий словно вата
ветер гонит мёртвую лису
облетая лентами тревоги
ты стоишь как вырубленный сад
холодеют у деревьев ноги
пятками назад
* * *
впалое облако полные руки слёз
дети идут вдоль лодки плывущей в тень
старый рыбак поймает тебя за нос
словно леща прозрачного в белый день
будет тебя качать на больной руке
тихой улыбки не расплескав листвы
лес прислонившись к той навесной реке
нас наблюдает с воздуха где мосты
в мокрое поле выйдешь не видя их
где рассыпались люди у лиц моих
* * *
обнимая озера светлое тело
так внимательно видеть тебя налево
где у лёгкого берега той реки
ты стоишь ладонью касаясь неба
голубей его дней золотистых и
ничего что страшно понять пустое
у тебя молчащего сквозь стихи
* * *
медея входит в воду и воды холодеют
и голоса грубеют проваливаясь в воду
медея водит воду рука её горбата
живот её обернут дрожащими камнями
живот её огромный округлый переспелый
заполнен шевеленьем травою и тенями
и рыбьими глазами продавливая воду
медея выдыхает слепыми сыновьями
* * *
мари мари спускайся на обед
соседи спят обиды позабыты
и мы отмыты сварены накрыты
мари мари спускайся на обед
мари мари спускайся в тишине
не нарушая до-мажорной гаммы
там у стола толпятся только анны
мари мари спускайся в тишине
мари мари пусть анны до утра
листают журавлиные страницы
горят от невесомости синицы
мари мари я встречу у костра
мари мари спускайся по земле
не перепрыгнув ни одну ступеньку
иди ко мне не бойся помаленьку
мари мари спускайся по земле
* * *
мышиный дом – скрестись по всем углам
невидимой рукой скрестись и слушать
как город останавливает ужас
шагающий по слову по слогам
под звук воды
я выключаю кран
заставив стол локтями не пришедших
гостей моих любимых сумасшедших
мышиный дом нагнулся и упал
держи меня я весел я устал
* * *
открывали наугад
небо две страницы
а на третьей бог стоял
на руках синицы
он клевал холодный чай
прямо из больницы
* * *
вылавливая фонари
из тополиного потопа
кустом вишнёвым Пенелопа
плыла по дну пустой реки
распухший берег изнутри
шипел и пенился и плакал
Гомер спешил в свою палату
с молитвословом на груди
а я спускала корабли
в ладони медсестёр и братьев
и нерассказанное платье
стекало с неба до земли
мне больше некуда идти
блуждаю водянистым светом
на том меня не ждут на этом
молчат мои поводыри