ВАДИМ МЕСЯЦ

Месяц Вадим Геннадиевич родился в 1964 году в Томске. Жил в Свердловске. С 1993 г. живет в США.

JANUA TEMPORIS (1992)
(поэма)

Той ночью упала звезда на престольный град.
Мороз поднялся по шкале выше тридцать град.
Оленьи стада в снегах проливали слёзы.
Крестьянкам приснился пылающий райский сад.

Но мир уже навсегда состоял из прозы
И, прозябая в неведении, был рад.

Та ночь была глуше, чем прошлая тьма веков.
Чернели замки борделей и кабаков.
За лютую ненависть и сволочную измену
Преступники шли по просторам в звоне оков.

И в прежнем порядке на крепостную стену,
Сменяя друг друга, всходили рады стрелков.

Меж тем, где-то в дальнем, загородном дворце,
Со слов очевидцев, что перстень в твоём ларце,
Покойник лежал в ожидании женского крика.
Челядь уже подумывала о гонце;

Бродила вокруг, изучая подобье лика,
Не спеша проступающее на бледном лице.

Врачеватели зябко глядели в гостиный зал.
И хотя был приказ занавесить пятна зеркал,
Хорошо понимали, что ничего не случилось
До тех пор, пока Рим ни о чём не узнал.

Можно было считать, что утрата приснилась,
Но в глазах непрестанно маячил предсмертный оскал.

Повсюду своим чередом наводился лоск.
Словно мёртвой десницы застывающий воск.
Излучал свою высшую волю откуда-то снизу,
Что было гораздо внушительней мокрых розг.

Наблюдая рассыпчатый снег на краю карниза,
Можно было представить, как погиб этот мозг.

Уже толпились какие-то люди в сенях.
Продвигаясь по дому, как тени на простынях,
Становились у тела когортой почётного строя,
Стараясь раздумывать лишь о ближайших днях.

На дороги легко опадала пушистая хвоя.
Непонятный испуг копошился в глухих деревнях.

И где-то под утро, часов приблизительно в шесть,
Народы уже облетела недобрая весть.
Угрюмый наследник коротким обточенным ногтем
Без всякого смысла корябал промёрзлую жесть;

Следил с непростым равнодушьем, как масленым дёгтем
К изысканной скорби мешалась холуйская лесть.

Привычный покой сохранялся в этом лесу.
Еловые лапы вздрагивали на весу.
Только яркий синий покров январского снега
Мог, раздражая сетчатку, вызвать слезу.

Иногда, проскрипев настоем возле ковчега,
Балакали мужики на проезжем возу.
И время не торопилось вернуться назад.
И сегодня было разумней действовать в лад.
И маленький гроб поднимали послушные руки,
Несли его мимо народа, как сказочный клад.

Мелькали верхушки деревьев, столбы, виадуки;
Туннели, казалось, мерцали огнём анфилад.

Столица готовилась к встречи ужасных гостей.
Из окон спускались полотнища чёрных сетей.
Стальные кирки колотились в скалистую почву,
Промёрзшие, как и земля, до самых костей.

Вселенная тихо роняла лукавую почту:
Мол, в этой истории не обойтись без затей.

Сначала всё лето в мерном ритме усталой ходьбы.
Оставленный для обозренья бескрайней толпы,
покойник поплыл по рыдающим волнам Коцита,
Согласно намеченным вехам своей судьбы.

Уныло шуршали большие гранитные плиты,
Где негде было поставить случайной стопы.

Именем всем скорбящим был легион,
Но вряд ли кто помнил, как стародавний сон,
Сколько дней и ночей пролежал он в прокуренном храме
Перед главною датой своих похорон.

Впрочем, если взглянуть на дело другими глазами -
Перед тем, как снова взойти на прекрасный трон.

С небывалой надменностью, свойственной мертвецам,
Не желая немедля отправиться к праотцам,
Как и прежде, и даже из этого спора,
Выходил победителем он сам;

Встречая гостей полным отсутствием взора,
Он отказывал бедным жалобщикам и истцам.

Крестный ход был задуман более чем всерьёз.
На плечах недавних друзей, очумевших от слёз,
В окруженьи знамён, укутанных траурным флёром,
Он выехал на лютый мороз.

Даже лучше, что по пути на мощёный форум
Не попадалось букетов из свежих роз.

В городе целый день полыхали костры.
И те, кто немного устал от великой игры,
Собирались возле огня, стуча сапогами,
Мечтая скорее дожить до лучшей поры.

Турчанки спешили по снегу смешными шажками,
Иногда поглядывая из-под чадры.

Кто-то дрался до первой крови с пеной у рта.
Желая даже под этим солнцем занять места.
Чтоб измерить количество пришедших на панихиду,
Лучшей мерой казалась столбовая верста.

Лишь очень немногие, не подавая виду,
Считали, что каждому горю - своя черта.

Подростки, не зная как быть, закрывали глаза,
Сводя поколений влюблённые полюса.
Жреческим апексом выглядел шлем полководца
Под красным лицом уверенного туза.

Антрацитом из глубины ночного колодца
Мерцала нарядно начищенная кирза.

Наступал апогей бесстрашной зимы.
Венки подносились даже из местной тюрьмы.
Однако, картину томительного исхода
Было трудно назвать пиром во время чумы.

Как ни странно, но и сама природа
Не смогла б повернуть вспять эти умы.

Ибо именно здесь зарождалась основа основ.
Из прочего сора осталось лишь несколько слов.
Здесь не могла не вызвать надменной улыбки
Жалкая кучка иноземных послов.
Повсюду призывно звучали военные скрипки,
Мечась над клубящимся паром круглых голов.

Дыханье толпы обволакивало зенит.
Взлетали обломки льдышек из-под копыт.
Проходящие мимо сконфуженно замечали,
Что новый Цезарь совершенно небрит.

Увы, на фоне всенародной печали
Он пока незаслуженно был забыт.

Сомненье стучало в костяшку его виска.
Процессии... почести... гробовая доска...
Хоть весть о кончине он встретил весьма прохладно,
Ему не нравилась эта земная тоска.

В связи с происшедшем было совсем непонятно,
Против кого стоит послать войска.

Но он понимал, кто действительно стал велик.
Его не смущало, что он - лишь простой двойник.
К тому же для продолжения вечной державы
Был необходим родственный стык.

Что же касается непреходящей славы,
Один из них уже навсегда прикусил язык.

Впрочем, для мертвеца, оплаканного сполна,
Самой лучшей могилой являлась эта страна.
В то время, как в мире всё распадалось и тлело,
Истина в этих краях была ясна.

Раз душа оказалась обманом, оставить тело -
Было единственно верным. На все времена.

И пока длилось этой нетленности торжество,
С небесами как бы восстанавливался статус кво.
Его саркофаг был доселе невиданным чудом света,
Представляя собой высшее божество.

Для людей, по логике любого завета,
Всегда было проще выбрать лишь одного.
И невзрачные люди в одеждах из бычьих кож,
От которых любого смертного бросило б в дрожь,
Воплощали собой эту последнюю честность,
Разгадав, что история мира есть просто ложь.

К тому же уже существовала местность,
Где теперь можно было делать, что хошь.

Ружейный салют походил скорей на расстрел.
Под хаотичные всхлипы бабьих капелл
Полуживое пространство последнего Рима
Медленно сковывал мезозойский мел.

Новый век, как снежный буран, проносился мимо,
Унося вслед за собой миллионы тел.

Над страной визжали отрывистые гудки.
На границах жадно вспыхивали маяки.
Доверяясь легенде о самом достойном муже,
Покойнику вновь присягали его полки.

То ли от голода, то ли от зимней стужи
В глазах напряжённо плыли цветные круги.

И казались просто немыслимыми слова,
Что обычная жизнь окажется вдруг права,
Что тоскуя по зрелищам, как о насущном хлебе,
Когда-нибудь победит пустая молва.

И ещё. Звезда горела в морозном небе.
Спустя две недели от Рождества.