2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
1 ТОМ (1972-1996 гг)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Фонд ГАЛЕРЕЯ»    
  ЧЕЛЯБИНСК, 1996 г.  
     
   
   
         
   
   
 

АНДРЕЙ ТАНЦЫРЕВ

Танцырев Андрей Александрович родился в 1957 в Свердловске, публиковался в журналах «Урал», «Таллинн», альманахе «Истоки», сейчас прживает в Таллинне.

Пролетарский йог (1989)

я низко кланяюсь тебе, неграмотный народ
я плоть от плоти, грамотей, такой же идиот
такой же червь, такой же раб всеобщего вранья
и так же бедствует моя законная семья
я сталинист и хрущевист, кулак и голова
я с детства щепок не считал, когда рубил дрова
я космонавт и алконавт, агрессор и добряк
я тоже дрыхнул как умел, а после печки бряк
я сумасшедший, я слепой, я честный, умный я!
я горбачев, я лигачев и ельцин тоже я
я пастернак, я мандельштам, ягода и ежов
я - солженицын (грубый шов и поминальный штамп)
я не могу не быть как все, но жизни вопреки
я быть хочу самим собой - бамбуком у реки.

* * * (1987)
«Уже написан Вертер...»
Пастернак
Катаев.


Голова моя - кочан
с запотевшими очками.
Кровь пульсирует толчками,
спит за пазухой наган.
Я одесский ВЧКа,
блюдце полнится бычками.
Значит, Моня, кто не с нами,
расстреляем у толчка.
ТЧК.
Ваши вкусы - марафет,
вы ширяетесь всё время.
Я - чекист, но я же Фет,
из нагана бью в сонет,
попадаю прямо в темя!
На гражданке жарят спирт,
я держу бутылку в сейфе.
Кто со мной не переспит
при таком доступном кейфе!
Революция одна,
ну а нас с тобою - море.
Так что, парень, пей до дна,
пей последнюю, мой Моня!

* * * (1989)
Аграрий любит тишину,
он понимает смысл коровы,
и он берёт себе жену
из работящих и здоровых.

А горожанин-дуралей
себе жену берёт другую.
И долго мучается с ней,
и жизнь свою клянёт худую.

И долго жизнь по грудь стоит
в воде гнилой, перестоявшей.
И водка тянет, как магнит,
как призрак жизни настоящей.

Аграрий кушает грибы
засолки свежей и арбузы.
И не страшится он судьбы
в объятьях плодородной музы.
А горожанин жрёт с тоски
пиранью слабого копченья
и разрывается в куски
от разнополого влеченья.

* * * (1989)
Мы готовы бежать из страны
с первой кровью и первым Указом.
Всем подлодкам и авиабазам!
Я не буду бежать из страны.

Ибо в трюме достаточно крыс,
ибо доллар по-прежнему горек.
Я не буду с российских помоек
музу вспугивать шёпотом «брысь!»

Навернувшись осклизлым тряпьём,
пряча в сердце огульную злобу,
мы и спляшем ещё споём
и полезем незнаемо броду.

И тяжёлую лиру свою
подвигая рывками к обрыву,
мы ещё постоим на краю,
глядя в очи полынному взрыву.

Вот такие мы люди, сынок.
Вот такие мы гвозди, дочурка.
В гуле времени грозно и чутко
будем жить, да поможет нам бог.

* * * (1986)
Я вверчивался в жизнь истории безликой.
Я стал мудрей чуть-чуть, а может поглупел.
Я сбросил лишний вес и лишние вериги,
познал уклон души и то, что не хотел.

А что хотел познать - цветёт лишь в отдаленьи
от жадных глаз моих, моих взалкавших губ.
Уходит в Могилёв простое поколенье
совслужей и крестьян, рабочих и суккуб.
Какая красота уходит вместе с ними?
И дьявол и Матфей в ней понимали толк.
Душа моя смутна в предчувствии былины.
Уходит в Могилёв кавалерийский полк.

Я вверчивался в жизнь, и мной она вращала
вокруг своей оси, и я кружил осой
и жадно целил в суть, не умерщвляя жала,
а пол всё прибывал - невидимой стезёй.

Подражая древнеимперскому (1992)

Дом этот был кособок и прекрасен, как русский.
Дом этот был сумасшедшим, но позже
стал он прибежищем нецеломудренных дев.
В наше, советское, время царя в нём убили, но позже
стал он дворцом пионеров и октябрят.
В послесоветское время пришёл туда маклер и биржер.
бывший гэбэшник один, ныне капиталист.
Дом закосил под «Интуриста» с шарманкой.
Кроме узбеков хохлы были валютные там.

В депрессии (1988)

Противен снег ату его ату
противны завсегдатаи пьянчуги
и мореман а с ним такие суки
и в небе громогласный шёпот Ту
противны анекдотчики блатные
начальники шестёрки псы цепные
фланёры и филёры и коты
и придыханье вечной мерзлоты
противны брадобреи трубочисты
торговцы козлетоны онанисты
хирурги сталевары палачи
священники и книжек кирпичи
армейцы балерины истуканы
фарцовщики швейцары хулиганы
угрюмые сквалыги богачи
и даже обезьянка Чичичи
противен путь на маленькую грудь
и на большую препротивен путь
противней всех кто бьёт поддых и в печень
противны те кто носится с увечьем
с преданием зловещей старины
противны диссиденты море сны
нирвана ресторана баньки бары
в клешнях дрожащих потные стаканы
буддисты педерасты и тираны
а кто же не противен только я
и вся моя любимая семья

* * * (1992)
Жизнь это праздник ос,
живых и золотистых,
живородящих ос,
похожих на тигрят.
Нам не дано понять
в своих мечтах ветвистых
ни мёд её, ни яд.

Когда буддийский стук
по глянцевой скамейке,
буддийский стук сухой
обрушится в меня,
я выпью сон до дна
и встану со скамейки -
исхаживать холмы
огромного огня.

Повсюду ветер ос,
и волосы лучатся,
гуашью пахнет свет
и дерево и сон.
горячее вино,
пора тебе начаться,
пройтись по лету лет
буддийским колесом.

Посвящение А.М. (1991)

Париж венок кафе зовущий сон
Пикассо пьян а Модильяни трезв
Ахматова целует дождь
фиакр мерцает влажным колесом
булонский лес благоухает вишней
кубисты жгут холсты Делакруа
и свирепеют вороны над пищей
солдат Аполлинер в белеющей повязке
не умирает нет фонтаном обдан он
фонтаном над зарезанной голубкой
венок кафе буксиры и мосты
плывут в реке смолистой и глубокой
одета ночь в панбархат и виссон
нежна как девочка под лунною опекой
Венок кафе уплывший навсегда
я пью вино торжественно строго
течёт течёт полночная вода
и ветер раздувает угли счастья

Посвящение О.М. (1992)

По курчавому грифелю чёрной руки
да по лающей вере отцов и дедов
да по грифу гитары карболовой и
дали дёгтя и мёда. Столетних медов
тёмный дёготь на вороте и на вратах,
запирающих рай от страны Карабах.

Не страна невозможна, пустынь и пески,
голоухая степь, соляная тоска.
Голод сердца в ночи, безголосья мазки
на кромешном холсте слюдяного куска.

Таракания кисточка ладит ко сну,
с декабря отрясая бесцветную пыль.
Я не слышу на слух ни луну, ни весну,
я мерцаю и мру как советская быль.

Чёрным кружевом теней скрипят ветряки,
что смололи в неделю и мокко и гром.
Блещут оловом тучи. Прольётся погром
предсказанию манны с небес вопреки.

Жирным дёгтем промазана скриплая ось,
колесуют учение правой руки.
Но дитя, что из тьмы наяву родилось,
перепутает тмин, бастурму и овёс,
и смородину возле реки.

* * * (1992)
Не дожив до начала алмазного века,
я душою в железном успел истомиться.
Хоть и счастлив бывал от летучего снега,
хоть и пел за машинкой, как ранняя птица.

Снег снимался в кино и ложился на грубую пашню,
сладко таял на всех языках, иностранных и русских.
И угрюмую улицу делал такою домашней,
безопасной на самых опасных подъёмах и спусках.

За машинкой я пел высоко, а порою печально.
Сквозь матросскую ленточку жизнь проступала моя.
Я успел написать, то ли с радости, то ли с отчаянья
шесть лирических книг, пограничным звоночком звеня.

Снег, летучий мой снег, расстеливший над грустною бездной
то ли сна, то ли магии белый текинский ковёр.
Как ты скрадывал мягко обглоданный остов железный!
Облак неги в пространстве, где царствуют морок и мор.

За машинкой я пел, уходя на восток и на запад,
сквозь матросскую ленточку жизнь проступала моя,
но иная, иная - на вкус и на цвет, и на запах, -
ей товарищей нет в ослепившей долине огня.

Стих непризнанный мой, одолевший зиянье и скуку
ледяного земного углана, угла и жерла.
Посмотри, на дворе птичьих лапок не меряно. К югу
улетели вчера, свежий снег унося на изломе сухого крыла.

 


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии