2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
1 ТОМ (1972-1996 гг)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Фонд ГАЛЕРЕЯ»    
  ЧЕЛЯБИНСК, 1996 г.  
     
   
   
         
   
   
 

ИГОРЬ БОГДАНОВ

Богданов Игорь Александрович родился в 1960 в селе Петрокаменское, Пригородный район Свердловской обл., публиковался в журналах «Урал», «Бобок» и самиздате. Живет в Свердловске.

ПРО ФЁДОРОВА

Я вырос на полях моей страны,
но в город существо моё одето,
В металл, где удивительно равны,
Где одинаково странны зима и лето.

Зима и лето в городе моём
Лежат бок о бок, песней завывая,
Как рельсы, плачущие под дождём
В напрасном ожидании трамвая.

Над ними же - причудливая вязь
Мостов, соединяющих деревья,
И гордая ночная перевязь
Дымов сталелитейного кочевья.

Фонарики дрожат из темноты
Застенчивым песочным волчьим глазом.
И город спит, недоспустив порты,
Сражённый непонятным русским сглазом.

Через ковёр реки, не торопясь,
проходят электрические тени,
И машет сигаретой, не таясь,
Ругающийся сам с собою гений.

Неся случайных пленных на плечах,
Проходит торопливо третья стража,
Устав от долгой битвы на мечах
Во время делового абордажа.

И наступает час, и город тих,
И только в глубине чертогов тайных
Мохнатый дворник, от природы лих,
Бросает на плиту пузатый чайник.

Нет ничего прочнее тишины.
Но вот с повязкой утра выше локтя
Трубит завод с небесной вышины,
отлитой из лазуревого дёгтя.

Ура, ура! опять в который раз
Проснулись мы и, слава Богу, живы,
И громыхает в кухне лёгкий таз,
И сладостно побаливают жилы.

И ждёт нас много света впереди,
Неутолённое радости работы, -
Так, позабыв про отжитые дни,
Пойдём вперёд без страха и заботы.

И в городе, где все кругом равны,
Я вспомнил охранительное слово:
Я вырос на полях моей страны,
И всё, что происходит, мне не ново.

ФЁДОРОВ В КИНО

Одни сидят себе наискосок
по параллельно сомкнутым клозетам,
Другие хлещут виноградный сок,
Сверяя время жизни по газетам.

Ещё другие жмутся у окна,
Расплющив нос об улицу ночную,
Четвёртые приходят в парах, на
Плечах имея женщину живую.

То пятый, то десятый пробежит,
Давя зубами крышку бутерброда.
Лишь Фёдоров один, как Вечный Жид,
Стоит, дивясь скоплению народа.

Вот дан организующий звонок -
И темнота распахивает двери,
И залу наполняет шелест ног,
Стихая наполнения по мере.

Устроились. Последний свет погас,
Утроились влюблённых поцелуи.
И кто-то, скрытый от нескромных глаз,
Пускает в кресло газовые струи.

Движенье по рядам. Но вдруг - молчок!
Гранитные крестьянка и рабочий
Вращаются, как медленный волчок,
На красном полотне, беду пророча.

Столица! Твой очередной привет
Находит отклик в сердце самом грубом, -
И зал затих, не дожевав котлет,
Подрагивая лошадиным крупом.

Однако, вольно! Задом наперёд
Проносится по полю чужестранец.
И зал, сорвавшись с голоса, орёт:
«Крути назад историю, засранец!»

Минутное волненье улеглось,
И снова зал захвачен общим делом:
Кто ест, кому забыться удалось,
Кто просто налегке душой и телом.

Меж тем экран давно опять живой:
Исправившийся всадник едет шагом,
Чтоб поплатиться буйной головой
Над запорожским сумрачным оврагом.

Потом любовь, интрига и война,
И палец режиссёра - по ошибке,
И роковая женщина - она
О двух ногах, браслетах и улыбке.

Волнующий момент! - и поворот
Голов по ходу быстрого удара,
И реку жизни переходят вброд
Красивые, как русские, татары.

Финальный титр - и зал бежит, как тигр,
Навстречу сумеркам, такси и сигаретам,
Любовники, уставшие от игр,
Распихивают женщин по каретам.

Последний шорох, скрип и - тишина.
Никто не спит в проходе между кресел.
И внешний воздух крепости вина
Проходит по рядам, драчлив и весел...

Из всех искусств важнейшее - кино,
Сказал Ильич, за ним - Дорогокупля.
Лишь Фёдоров, всё знающий давно,
Сидел, как мёртвый, в ожиданьи дубля.

ФЁДОРОВ В БОЛЬНИЦЕ

«Прости мне, милая, мой выговор простой
И поступь лёгкую по вёртким половицам.
Пусти меня на временный постой -
Я добрых женщин узнаю по лицам.

Прости мне наперёд мои грехи.
Мне в эту ночь досталось на орехи -
Меня настигли тати у реки
И поломали рёбра для потехи.

Прости, что не дорос до красоты,
Что вечно пьян и что креста не знаю,
Зато я видел вечные цветы
По полпути к обещанному раю.
Я на снегу, что с лета не окреп,
лежал упавшей верстовою вехой,
И метил мне глаза кровавый креп -
Поверь мне, милая, мне было не до смеха», -

Так Фёдоров беседовал с врачом
Забытым ныне добрым русским слогом,
Подёргивая раненым плечом,
Наполовину сбережённым Богом.

И женщина кивала головой,
послушно заполняла протоколы
И обещала койку, и покой,
И порошки, и прочие уколы.

ФЁДОРОВ НА ТУСОВКЕ

Тусовка состоит из трёх частей:
Из музыки, поэзии и чая.
Туда приходит множество гостей,
От темноты и осени скучая.

Сначала все садятся по местам,
С запинкою читают манифесты,
В которых посторонняя беда,
И глад, и мор, и скорые аресты.

Затем поэтов торопливый рой -
С улыбкою во внутреннем кармане
Они ломают музыкантов строй,
распаренных, как веники из бани.

С прорехой рта и самодельных брюк
Выходит к свету фокусник, имея
Верёвки тюк. Он приготовил трюк,
Он дым пускает, жизни не жалея.

Заламывая крылья, херувим
Абстрактную растягивает сетку,
Лишь Фёдоров, терпением храним,
Не может наглядеться на соседку.

«О милое лицо, зачем ты здесь?
На улицах ещё, возможно, лето,
И лёгкий ток пока ещё не весь
Оформлен в провода сигнальным светом.» -

Так думал Фёдоров, дыханье затаив,
А на тусовке раздавал подковки
Администратор. Вкрадчиво-игрив,
Он брал взамен рубли для тренировки.

А наверху, где задом наперёд
Реальности развешены портреты,
тусовка стягивает поскучневший рот
В оранжевую дырку сигареты.

Буфет открыт - и в зале звон корыт,
Сдвигаются попарно лимонады,
И кто-то уже валится с копыт,
Весь красный от нечаянной помады.

Вот, наконец, объявлено кино,
И все бегут, на части рассыпаясь,
И допивают на ходу вино,
Друг другу не по-русски представляясь.

И время поворачивает вспять,
Огнём сталелитейного экрана
Опалено. Лишь Фёдоров опять
Сидит, как незализанная рана...

Тусовка состоит из трёх частей:
Удар, ответ - и снова подтасовка,
И Фёдоров, забыв спросить гостей,
Идёт домой, шаги меняя ловко.

Ему навстречу белый херувим -
Последние напрасные уловки! -
Выходит из кустов, а вслед за ним
И фокусник, взопревший от шнуровки.

А вслед за ними - улица одна
Да звуки близящейся потасовки -
То хулиганы, выпив всё до дна,
Поймали кайф. У них своя тусовка.

* * *
Вот оно, глухое время года,
Ожидаемое исподволь, с трудом,
Время оживления народа,
Занятого пьянством и трудом.

Нараспев затянутая песня,
Нараспашку взятая душа.
Трактористу в поле интересней -
Дома браги нету ни шиша.

Дома - вонь от жениных посолов
И газета «Правда» на столе,
Головная боль от радиолы,
Семьдесят прекрасножитых лет.

Поле же широко и раздольно,
Трактор сам идёт, куда пошлют,
И босые звёзды добровольно
Оформляют в небе свой салют.

И привычно горбится пучина,
Свитая в полуреальный штамп,
И рука уж тянется к брючине,
Где припрятан Осип Мандельштам.

ПРО ФАДДЕЕВА

Дворник Фаддеев, нестарый мужчина,
Крепко сжимает лопату.
Знает он каждую в мире причину -
С детства он был бородатый.

Ведомы дворнику звёзды ночные,
Звёзды коньячные - тоже.
Глаз его зорок, крепка его выя,
Бьёт он прохожих по роже.

Чуть опустеют подвальные ниши,
дворник бросает работу.
Дворник идёт отсыпаться под крышу -
Он не скрывает зевоту.

Дома под крышей - жена и ребёнок
Крепко сжимают лопату.
Знают они, что Фаддеев подонок -
Вновь не принёс им зарплату.

Всё, что принёс он - застенчивый голос,
Сильно нетрезвые чресла, -
И высыпается выдранный волос
В старое мамино кресло.

Утром Фаддеев, на зверя похожий,
Ходит по улице длинной.
И удивляется встречный прохожий
Зверя тоске беспричинной.

* * *
Сначала пили до невольных слёз,
До первых петухов на телевышке.
Потом на ощупь вышли на мороз -
О январе мы знали понаслышке.

Потом трамвай - наполовину пьян -
Чертил по небу вольтовой дугою
Недолговечный фосфорный изъян
И звёзды рвал железною рукою.

Потом - вокзал, пустой, как гастроном,
И мы простились, песни распевая,
И вы ушли наполниться вином
С водителем обратного трамвая.

Вагон был пуст, и только серый дуст
Валялся по углам для тараканов;
И проводник, взъерошенный, как куст,
Пил кипяток из четырёх стаканов.

В Перми набился сумрачный народ,
На революцию в большой обиде.
Народ кривил освобождённый рот -
И говорил стихами из Кальпиди.

* * *
Люблю казённые подушки,
Их казеиновый покой,
И шорох ночи под рукой,
И лунный зайчик на макушке.

И скорый шёпот под окном,
И ожидание погоды,
И полутёмные проходы
Между реальностью и сном.

Из них выходят зеркала
Двумя октавными рядами.
И ловят свет в оконной раме
Их отражённые тела.

За чёрным лесом полночь бьёт...
В камине змейка огневая
Вдруг затрепещет, как живая,
И, как живая, пропадёт.

Но темноты и смерти нет.
Мы будем зеркалом и светом,
Даруя жизнь другим планетам
И жителям других планет.

И наши сонные глаза
Почти проспят земное утро,
Когда легко и златокудро
Впорхнёт в окошко стрекоза.

Люблю тебя, казённый дом,
На берегу с плавучим пляжем,
Где мы с тобою завтра ляжем
И никуда уж не уйдём.

 


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии