Аргутина Ирина Марковна родилась в 1963 в Челябинске. Закончила Челябинский государственный университет по специальности "Химия". Публиковалась в журналах "Урал", "Уральская новь", "День и ночь". Автор двух книг: "Свободные скитальцы" (Челябинск,1999) и "Время поить пески" (Издательство Татьяны Лурье, Челябинск, 2001). Работает инженером, живет в Челябинске.
* * * (2001)
Плывет и ныряет, ещё не измерен,
едва прорисован,
предвестник тревоги по рекам артерий,
а также и сонной.
Бежит холодком. Инородным предметом
растерянно бьётся
о тонкие стенки - и слышит при этом:
"Опять инородцы!"
Но доброе сердце ему открывает
одну из каморок,
и он поселяется там квартирантом.
Хозяйке под сорок.
Ей так не хватало к сердечным недугам
сердечной тревоги -
ну, вот и явилась непрошеным другом,
уставшим с дороги.
И дрожь подступает при ветреном стуке
ветвей по окошку,
и чай проливают неверные руки
на хлебные крошки.
И вроде зима подсчитала потери -
уходит достойно,
но с воем вскрываются реки артерий,
а также и сонной.
И сердце весну постигает бросками,
и мечутся пальцы…
Хозяйке под сорок - она и пускает
к себе постояльцев.
Снова зима (2000)
Снова зима в северном полушарии.
В сумрачной давке протиснувшись между тучами,
утро вползает медленно, утешая ли
или неторопливо готовя к худшему.
Кофе пахнет запретом и будит память
места, имени, пола, рода занятий -
выбора нет, и приходится с нею ладить,
так что итог предсказуем и неприятен.
Взгляд притянув, измученная бумага
после вчерашнего тихо внушает ужас
то ли по аналогии с белым флагом,
то ли с чем-то ещё, но гораздо хуже.
Роду занятий давно уготовано место
где-то в музее, в залах средневековья,
под колпаком затухающего интереса
специалистов. Душевное нездоровье
неочевидно. Разве что трёх попыток
хватит на отрешение и усталость:
жив инвалид войны. Ничто не забыто -
некому вспомнить: живых почти не осталось.
…………………………………………………
Ржавчина осени, жадно разъевшая почву,
скрыта под белым покровом невинной скромницы.
Снег в сентябре каждый раз выпадает ночью.
Держится сутки, не больше. Но долго помнится.
Октябрь (2000)
Молочный воздух стелется, зыбуч,-
с овчинку небо и земля с коврижку,
и жмёт слезу из поседевших туч
пустых полей детдомовская стрижка.
О кто
не умирает в октябре!
Не навсегда - до следующего раза,
до льдистой вспышки света на ребре
октаэдром застывшего алмаза…
Октава,
завершаясь нервным "си",
лишает очевидности исхода:
не жди, не верь, не бойся, не проси -
у ангела нелётная погода;
ему сплошная облачность претит -
молочный воздух
нынче непроезжий.
И лишь слеза из тучи долетит,
чтоб утонуть в кисельном побережье.
Моя река (2001)
Река моя - третье колено от Иртыша,
большого брата, левой руки Оби.
Обь велика, ей можно течь не спеша.
А я помолчу, чтобы не нанести обид
великим и малым.
Но малым от них больней,
поскольку больших - видней и большим - видней.
Чем меньше река, тем спокойней плескаться в ней,
тем явственней дно -
и уверенность в завтрашнем дне.
Я примеряю малое. Мне - мало.
Я ступаю двумя ногами по двум берегам.
Столько здесь кровей смешалось - и утекло -
что не знаю, каким теперь молиться богам,
и не знаю, кого просить и о чём просить,-
не прошу никого, кроме малой моей реки:
дай умыться в водах твоих - мне и малым сим.
Нам не видно спросонья, насколько мы велики.
Биография (2002)
По рукотворному Стиксу с другими Орфеями
плавал, по просьбе Харона горланя "Катюшу".
Маялся. Вылез из кожи. Вернулся с трофеями.
В рамках эксперимента заглядывал в души
ближних и дальних.
В одной, с невротическим спазмом,
чуть задержался, поскольку описывал клинику.
Вышли стихи. Кто читал - говорили: "Прекрасно!"
Стало опасно. Уже потянуло на линию
смены событий и дат, где вчера и сегодня
переливаются в гребне волны пограничной.
Так захотелось нырнуть! Молодым и свободным
выйти из смены времен - и похвастать добычей!
…Там, где на карте не значились скалы и рифы, -
встали суровой грядой настоящего времени.
Бейся о них, сумасшедший, Великий и Тихий,
в пене бросайся и падай на них, как подстреленный….
Камень. Вода. Вытри слезы, смягчи свое сердце -
и ничего не останется: камня, воды ли.
Стикс протекает не здесь. И, возможно, не в Греции.
Нужно идти и идти - а не хочется. Или..?
Бог с тобой
Стая волков небесных
тихо ползёт на юг.
Мокрый июль отвесно
падает в боль твою.
Капли дождливым боем
бьются о левый бок,
слышится: "Бог с тобою…"
(было: "С тобою - Бог!")
Всё, что угодно, можно
при перемене мест:
тянешь ли с подорожной -
не отменить отъезд,
свет покидая Божий
с миром или с борьбой.
Всё, что угодно, - можно.
Видишь ли, Бог с тобой…
Может, и Он растерзан
в ночь на сырой июль?
Стая волков небесных
сыто бредёт на юг.
* * *
Три года слёз - и будет пресной
вода морей. Шахерезада
под страхом смерти поэтессой
уже становится. Из ада
ей не вернуться. Вверх ли, вниз ли
метнётся собственною тенью,
но не уйдёт - под страхом жизни -
её палящего цветенья
и душных ароматов рая.
Нет, не вернётся, это точно…
Но скоро - тысяча вторая.
Конец истории. И точка.
* * *
Что ж не жилось тебе мирно во мне,
враг мой любезный?
Мы бы с тобой силуэтом в окне,
с книжкой и в кресле,
где-то, когда-то, в какой-то стране
тихо воскресли…
Нет же! Полез, куда вход воспрещён
местным пророкам.
Ладно - увидел, так хоть бы ещё
пальцем не трогал,
взял бы сначала у тех, кто прощён,
пару уроков.
Знали другие (вчера казнены
как очевидцы):
ад - это вроде уральской зимы,
где минус тридцать
с ветром. А шубы упразднены,
и не укрыться…
Но, обмороженным краем ушей
слушая бездну,
можешь услышать и то, что уже
неинтересно:
"Мирного неба Вашей душе,
враг мой любезный!"