Банников Дмитрий Сергеевич (1969-2003) родился и проживал в Перми. По образованию юрист, окончил Пермский университет. Стихи публиковались в коллективном сборнике "Монарх. Семь самозванцев" (Пермь, 1999), в журналах "Уральская новь", "Арион", в альманахах "Лабиринт", "Пермь Третья". Автор книги "Постоялец" (Пермь, 1996). Погиб в автомобильной катастрофе.
- 24 (1997)
Внезапно ударило двадцать четыре.
Стал жалок обмякший вороний полёт.
Желая проверить изменчивость в мире,
Я вышел на лёд.
Тот берег. В ином измереньи - вчерашнем -
Он был недоступней далёких планет.
В сегодняшнем, скованном панцирем страшным,
Конечно же, нет.
Остатки упавшей метели. Дорога
В бурунах, зелёных проплешинах льда.
Все эти подробности - тоже от Бога?
Наверное, да.
От Бога, похоже, и то постоянство,
Что мы, поселясь на одном берегу,
Не чувствуем больше иного пространства.
Я так не могу.
Я долго смотрел на холодный и чёрный,
Налево от солнца, лелеющий мрак,
Тот берег - на вид неживой и никчёмный.
Но это не так.
На нём, на заснеженной пляжной брусчатке,
Безмолвие тихим дыханьем скребя,
Я встану и, словно с обзорной площадки,
Взгляну на себя,
На город, на стройки, на людные сценки,
На броунов мир, заведённый ключом.
Субъект, породив объективность оценки,
Уже ни при чём.
Ведь кто-то же есть за зеркальной границей,
За небом, за лесом, за реками, за...
И что-то находит он, если вглядится
В свои же глаза.
Пол-истины мысленной влив в полуересь,
Я двигался, кстати, по голому льду,
И рыбы, в подошвы с сомнением вперясь,
Вставали в бреду.
Лед выдержит - мы не у тёплых Японий.
Осталось немного - ещё поворот.
О, боже, я понял, я, кажется, понял:
Послушайте, вот...
* * * (1999)
Растекался в песке, бесхребетный, как мед,
Неудачливый сын черепашьего панциря.
Ближе к вечеру я подобрал пулемет,
Позабытый французами или испанцами.
Ближе к ночи с пронзительным стоном: "Ура..."
Я свалился в окоп чернозёмовым узником.
С металлическим дулом проснувшись с утра,
Чьим я буду противником или союзником?
Ты - божественна. Правда, как в луже, вода,
Хоть и пахнешь, по правде, костями горелыми.
Я навеки усвоил одно "никогда":
Никогда чуваши не сравнятся с менгрелами!
Да, быть может, я сам стаффордширских кровей,
Перемешанных в ступе архангельской бабушкой,
Я из дерева выберу пару ветвей
И схлестнусь ими с солнцем - кровавой оладушкой.
А назавтра - восход. Снесены ветерком,
Распылятся десантники - с шутками, с танцами -
Пострелята! Сверкнут озорным огоньком -
Так эстонцы начнут воевать с пакистанцами.
Поджигатель зайчат, пожиратель мышей,
Серый филин мне взглядом проехал по темени.
Он всегда одинок и не роет траншей
Махокрылым, таким же - без роду и племени.
Из-под слипшихся век, как задёрнутых штор,
Мне привиделась маска, кривая от хохота.
Я спросил у неё: "Черепашку за что?"
И ответ прозвучал в виде воя и грохота...
* * * (2001)
А всё бессовестная ночь.
А я нисколько не виновен:
Я был не в силах превозмочь
Распространение штуковин,
Которым имя - легион.
С нечеловеческим напором
В тебя ворвался миллион,
Вторая Пермь как новый город.
Нельзя, конечно же, нельзя:
Я был обязан постараться,
Последней искорки не взяв
В конце искрящихся простраций.
Ты отвернулась от меня.
Во взгляде - что там? - радость, горе? -
И про Троянского коня -
Внезапность странных аллегорий.
А за окном - решёткой дождь,
Квартиру превративший в клетку.
И ты задумчиво кладёшь
Обратно белую таблетку.
Так, значит, будем не одни -
Быть может, Бог того и хочет.
...А всё бессолнечные дни,
А всё бессовестные ночи...
Жемчужина (2001)
Вот, собственно, и всё. А ты чего хотела?
Мечтала, будто я, доволен и польщён,
Отброшусь на твоё отброшенное тело
И прикорну на нём наброшенным плащом?
Ты полагала - мне твой лепет будет нужен,
Что я искал лиан, которыми обвит,
И если я тебя с одною из жемчужин
Сравнил, то, значит, я споткнулся на любви?
Прошу тебя, оставь чирикающий лепет
И прядями прикрой счастливое чело:
Мужчина до того все образы налепит,
Подчёркиваю: "до", а после - ничего...
Мир поделён на нас и на жемчужных женщин,
Но нынче сладок сок, а послезавтра - кисл.
Прошу, не забывай, что в выраженьи "жемчуг"
Есть обобщенье, есть количественный смысл.
Не стоит упрекать, что это - вероломство.
Мы веру, как сундук прабабушкин, несём.
Давай-ка лучше две - за близкое знакомство,
И на прощанье - две. Вот, собственно, и всё...
* * * (2002)
Кружит, кружит лист осиновый
В октябре над дачным домом -
Самолётик апельсиновый
Над пустым аэродромом.
Бак сжигает керосиновый
Над садовничьим содомом.
Череп пугаловый дуется
На креста облезлых спицах.
Под кабиной чередуются
Грядка, лужа, черепица.
Он взмывает через улицу
Эмигрирующей птицей -
Опускаться нет желания
В огороде - грязном, зряшном.
Там, внизу, размежевание
Между завтрашним - вчерашним.
На земле - переживание,
Пережевыванье каши.
По спиральной траектории
Он заходит на посадку
Под забытый ус виктории -
Взрос на ветке, канул в грядку.
Получается, История
Подчиняется Порядку.
Что же делается, Господи?
Перекрасить не пора ли -
Бриллиантовые россыпи,
Что сверкают на спирали?
Снова выдох - паром в воздухе,
Снова Осень на Урале.
* * * (2001)
Мы выйдем из зимы,
Как путники из чащи -
Остатком её тьмы,
Подавленно молчащим.
Мы встанем на шоссе
И взглянем ошалело:
Она колола всех
И нас не пожалела.
Из нас шарфы растут,
И шапки - волосами,
И ауры простуд
Под нашими носами.
Из серой Хохломы,
Голубоватой Гжели -
Мы вышли из зимы.
Мы в марте. Неужели?
Под солнечным рублём,
Бездонным и бездомным,
Стоим лимонным днём
И ничего не помним.
Так вот, пришел черёд
Все пуговицы сдвинуть,
Сочтя до четырёх,
Отрезать пуповину
И вытряхнуть на снег
Капустные листочки,
И поспешить к Весне
В последнем свитерочке,
В попутке задремать
На кресле, как в кровати.
...Водитель, словно мать,
Включит обогреватель...
* * * (2002)
Очевидно, где-то осень
И поля разорены,
Но не здесь, где мачты сосен
Безмятежно зелены.
В государстве ровных, равных,
Одиноких и худых -
В мире сосен телеграфных -
Сообщений нет худых.
Это лиственным - тревога,
Всполох, вспышка и пожар:
Там, внизу, где меньше Бога,
Шелестят они, дрожа.
А вверху, где Бога больше,-
Ни жары, ни холодов,
Лишь валторнщик и гобойщик -
Ветер - сборщик всех ладов.
Шелест сосен - эти ноты
Он уносит за собой
В небо цвета той банкноты,
Что смусолена судьбой.
Возле них - посередине -
Бог оставил тень свою.
Солнце им подзарядило
Небогатую хвою,
Колют иглы серый ситец
И дырявят небосвод,
И имеют фотосинтез
Весь холодный долгий год.
Окровавленные листья
Приземлятся и замрут,
А по ним пройдутся кистью,
Выкрашенной в изумруд,
И отчаянны, печальны,
Как в отплытьи моряки,
Чёрные застынут чайки
У белеющей реки...
* * * (1997)
Мир - зелёный, голубой и жёлтый,
Нет верней палитры и прекрасней.
Временами раскаленный жёлудь
Слепит сверху и внезапно гаснет.
Подо мной - угодья и каменья,
Вьют лианы мириады комнат.
Я годами обхожу именья,
Но никак не в силах их запомнить.
Мир собою представляет сферу;
Прорываться за её границу -
В космос - на подобную аферу
Мне, теряя разум, не решиться.
Жителей божественных чертоги
Гибельны. Я опускаюсь вглубь и
Слышу милый гром: явились боги,
Сыплют корм и шепчут: "гуппи, гуппи".
Тысяча лье (1997)
Солнце на тучи к утру обменяв,
Небо долги повело к оплате.
Где-то за тысячу лье от меня
Ты надеваешь платье.
Вздувшись на мокром забытом белье,
Ветер дождинкам устроил сальто.
На протяженьи тысячи лье
Ямы в воде асфальта.
В дюжине мест на сырой колее
Вечность забыла расставить знаки.
На расстояньи в тысячу лье
Я заправляю баки.
Ветер и вечность меня простят:
Я их стеклом лобовым задену,
И у звонка тыщу лье спустя
Я обопрусь о стену.
Дорожный змей (1998)
Я был вырван из спячки, великою силой распластан,
И на тысячу миль, изогнувшись, к траншее пристал.
Я лежу, покрываем песками, дождями и настом,
Весь в асфальтовой коже - от языка до хвоста.
Покоряясь Дорожному Богу, лежу недвижимо.
Жестяные букашки развозят двуногих гонцов,
Но во мне изнывают, немеют стальные пружины:
Дурно Змею, когда он не может согнуться в кольцо.
А двуногие смело выносят тела на дорогу
И уверенно правят судьбой и своими жуками.
Пусть они, а не я, покорятся Дорожному Богу,
Пусть замрут, укрываемы пыльными пиджаками.
...Он рулил осторожною левой. Веселенькой правой
Отдыхал на коленках подружки. А в мощных колонках
Надрывалась, крича про любовь, разбитная орава,
А шоссе покрывала до одури гладкая плёнка.
Прошипело. Прогнулось. Взметнулось. Обрушилось в поле.
Прогремело. Затихло. Сверчки да хихиканье выпи.
Старшина ошарашен, выводит в пустом протоколе:
"Идеальная трасса. Водитель, наверное, выпил..."
Маргарита (1999)
Что ты сделаешь утром? Халат запахнёшь.
Будут пальцы без вальса вальсировать нитками,
Будет роз дожидаться садовничий нож,
А напольный вазончик гореть маргаритками.
Что случится к обеду? Слегка поклевав,
Ты осядешь в пустынной химерной конторе, и -
Пять бесед, семь звонков, ключ в карман, папки - в шкаф -
Через лавку назад, по прямой траектории.
Взглянет с фото супруг. Шерстяное кашне -
Всесезонный заслон от шальной инфлюэнции,
Блесноватый сюртук, роговое пенсне -
Под цилиндром давно рогоносец (в потенции).
Отвернись, не смотри. Скинь домашний халат -
Свежей коже ты рада, как будто примеркам, и
Через души и гели, свежа и гола,
Переделай себя у всесильного зеркала.
Только фото пронзает. Творожится крем
И помада с тональником сохнут помарками.
Поменяй свою кожу, гражданка М.М.,
Дорогая Марго, драгоценная Маргарет!
Это значит - не пилкой - ножами, пилой -
По кусочкам срезать бархатистую кожицу,
И - в камин (где же спички?). Чулочной золой
Полыхнув, почерневшею тряпкой скукожится.
А теперь - фосфор, дёготь, гремучая смесь -
(о, как больно... терпи, лишь мечтать не болезненно...) -
Ты прекрасна, ты много моложе, чем есть,
Сумасшедшая, ты весела и естественна.
И когда он со службы, с портфелем, в пенсне
С префектурной до личной дойдёт территории,
С чердака ему крикни: "Прощай!" - и к Луне,
Нагишом, на метле, по кривой траектории!
Графиня Уродливая
- Уродливые - древний род, - начала графиня, -
Вот, взгляните, портреты предков покойного графа.
Все красавцы. - Она плеснула вечности из графина
И достала пыльный альбом из седого шкафа.
- Почему Уродливые? Этот вопрос не ясен.
Очевидно, на предка был зол дежурный апостол, -
Её голос был весел, наклон головы - прекрасен,
Интервью начиналось так неожиданно просто.
- Уродливые - это цепь печалей и одиночеств:
Люди все до бессмысленности пугливы -
Их страшат отраженья фамилий, имен и отчеств.
Имена, согласна, уродливы. Ну, а мы - уродливы.
Как Вам я? Такие вопросы редко
Задаю гостям. Если можно, ответьте кратко. -
Я хотел сказать: "Вы тигрица, лиса, кокетка".
Только губы выдохнули: "Аристократка".
- О, как мило! Ещё коньяку? Любому
Наш столетний рецепт по нраву. Пока закончим,
От старинных картин перейдёмте к фотоальбому -
Раскрывайте блокнот, придвигайте магнитофончик.
Я присел неуклюже на то, что было холодным и твёрдым.
- Придавили! - голос полон веселости и азарта.
- Извините, что? - и, бледнея, услышал, - (гордо)
- Придавили хвост. Правда, длинный, как у гепарда?
