– …А слово «яства» написано неправильно: в нём не должно быть буквы «в» после «я», – заявил он уверенно и назидательно. Кажется, остальные юные дарования из «Алых парусов» не были так уверены в правописании, но словарь, увы, подтвердил его правоту.
Наконец-то я запомнила, как зовут этого невысокого мальчишку, моего ровесника, но «из вундеркиндов»: в 13 лет все нормальные дети переходили в седьмой класс, а он – в восьмой, да ещё и в математической школе, – Дима Кондрашов. С виду ничего особенного: рассеянный, очкарик, все переспрашивает и обо всём если не знает точно, то по крайней мере слышал, что иногда раздражает…
Литературно-творческое объединение «Алые паруса» при челябинском Дворце пионеров в конце семидесятых годов прошлого (!) века переживало пышный закат. Его создатель и руководитель, детская поэтесса Лидия Александровна Преображенская, приближалась к почтенному 80-летию. На занятиях она появлялась всё реже, передав руководство своей добросовестной ученице, Г.В. Хариной. Но число ребят, пишущих стихи, рассказы, сказки и даже эссе, было достаточно велико, чтобы сформировались две полноценные возрастные группы.
В старшей были весьма колоритные фигуры Славы Шмырова, Светы Томских, Виталия Моисеенко – почти взрослых в своих интересах и устремлениях. О последнем не знаю ничего, Вячеслав Шмыров сегодня известный человек в московском кинематографическом мире, а Светлана ушла из жизни давно и слишком рано. Впрочем, и тогда на их фоне Дима не терялся. Во-первых, он был всеведущ, а во-вторых, вездесущ. Мог появиться на занятии после математической олимпиады или какого-нибудь странного и неожиданного занятия, служившего для него очередным источником информации.
Потрёпанные и пожелтевшие от времени листы третьего – под копирку! – машинописного экземпляра пьесы с плагиатским названием «Протокол одного заседания» (но я-то помню, что сначала её назвали «Дворянин во мещанстве») хранятся у меня до сих пор. Авторы – В. Шмыров и Д. Кондрашов, объединившиеся в то время в «СЮСЮ» – Союз юных сатириков и юмористов. Персонажи – все мы, «парусята», включая и самих авторов. Так вот, в пьесе Кондрашов приходит на занятие «Алых парусов» после прослушанной им где-то лекции… о татаро-монгольском иге. Это, в самом деле, на него похоже. А ещё в пьесе появляется в литобъединении новый мальчик, Саша Пушкин, и реакция окружающих на его стихи замечательно рисует особенности характеров, выписанных «с натуры» с юмором и пониманием.
Удивительно, но, кажется, никто из тех, кто более или менее общался с Димой в новом веке, не знал его школьником. Кроме мамы, Нины Валерьяновны, конечно. И, как ни странно, меня. А у меня всплывает в памяти какой-то концерт, подготовленный ли, импровизированный – не помню.
Возможно, это была наша поездка в Курган, где мы общались с нашими творческими сверстниками, а может, какой-нибудь день рождения «Парусов», но я отчетливо вижу Диму идущим к фортепиано и по дороге бубнящим некий объяснительный комментарий. Из-под его пальцев струится знакомая музыка, название которой так мучительно вспоминать. Но исполнитель не дает долго мучиться и называет автора вальса – Грибоедов.
Ещё помню первые строчки его полудетского стихотворения: «Вырастают гадкие утята, /Превращаясь в белых лебедей./В сказках было так давно когда-то,/Так бывает и у нас, людей./Поначалу каждый встрепенется,/Наблюдая новое в себе,/И утёнком удивлённо улыбнётся/Отраженью лебедя в воде». Потом он писал куда более изысканные вещи, но почему-то запомнилась эта трогательная улыбка утёнка – лебедю.
Новый 1979 год мы, семь-восемь уже хорошо сдружившихся старшеклассников, встречали вместе, невзирая на почти 50-градусный мороз: устроили поэтический турнир, точнее, устроил его нам всё тот же мозговой центр «СЮСЮ». А на майские праздники сложная система шифровок, основанных на знании литературы (ответственный – Д. Кондрашов) и кинематографа (В. Шмыров), привела нас на край города, в городской бор, где так здорово было в один из первых теплых дней года.
Потом одни за другими окончили школы, поступили в университеты. Лет пятнадцать мы с Димой не виделись и, пожалуй, не вспоминали друг о друге, пока не случилась эта забавная встреча в троллейбусе. Он был абсолютно узнаваем, впрочем, пристально вглядевшись сквозь толстые стёкла очков, распознал и меня и выпалил одним предложением: «В общем, так: мы с мамой работаем в газетном киоске, у меня все нормально, ещё вопросы есть?» Растерянно раскрыла рот и после трехсекундной паузы ответила: «А я тебя, вроде бы, и не расспрашивала…»
Он сменил гнев на милость, и мы поговорили немного – до моей остановки – о судьбах наших общих знакомых.
Спустя ещё пару лет я стала появляться на литературных мероприятиях, где, как оказалось, Дима бывал нередко. Выглядел он в ту пору, пожалуй, лучше, чем когда-либо: слегка поправившийся, в импозантном светлом пиджаке. Даже походка стала немного вальяжной. Знали его все, многие относились с иронией. Но именно в ту пору знакомства с неизвестным доселе пластом местной литературы я не только узнала о существовании журнала «Уральская новь», но и впервые прочитала «взрослые» стихи Дмитрия Кондрашова. Боже мой – большой поэт, настоящий! Но эту реакцию тут же охладили более осведомленные люди, знавшие, что несколько опубликованных стихотворений – практически всё, что написал автор за свою сознательную жизнь…
После выхода одной из первых моих книг «Время поить пески» Дима разразился статьей на всю полосу «Лидера», единственной в ту пору газеты, не жалевшей для культуры целой страницы, а то и двух. Обозвав книгу чем-то вроде «нового Екклезиаста» и сделав множество реверансов в сторону нашего общего детского прошлого, он наговорил так много и витиевато, что лишь посредничество третьего лица, издателя В. Лурье, прояснило для меня тот факт, что отклик вполне доброжелателен. Об этом можно было бы и не рассказывать, если бы не возобновившееся, хотя и не частое, общение с Кондрашовым. Вскоре он гордо сообщил: «Я передал твою книгу Кальпиди, и мне удалось его заинтересовать». Да простит меня Виталий Олегович, о существовании которого в ту тёмную пору невежества я едва ли подозревала!
Средства коммуникации – великое достижение человечества. Телефонное общение с Димой могло прерываться на год и более, но длиться часами. В нём фигурировали великие и малые, поэты и не очень, ближние и дальние. Иногда – крайне редко, раз или два, – его распирало от радости и гордости: удалось написать новое стихотворение. Гораздо чаще он страдал от отсутствия впечатлений и ощущений. Отсутствие Кондрашова в поле зрения в течение полугода и более воспринималось как абсолютно нормальное, пока он не обнаружился в больнице – с микроинфарктом. Ему ещё не было сорока. Но и это казалось нелепой случайностью, эпизодом странной жизни, плохо форматируемой даже самыми жёсткими реалиями.
Если утёнок недопревратился в лебедя при жизни, это происходит при ином – фазовом – превращении.
12 декабря 2009 года в Новом Художественном театре на литературном вечере Дима выглядел здоровым и вполне жизнерадостным. Гордо сообщил, что, наконец-то, прилично зарабатывает репетиторством, вот только к ученикам ездит сам. Поехал он и 18 декабря…
Ему шёл 47-й год, да так и не дошёл.
|