Нина Валерьяновна Кондрашова

«Я ХОЧУ РАССКАЗАТЬ ВАМ О НЁМ...»

Диме было 7 лет, когда он задал мне вопрос: «Мама, а может один человек прожить 123 года, а другой –100 лет?» «Это ты о нас с тобой?» – спросила я его. Дима засмеялся и кивнул головой. Он хотел, чтоб вся его жизнь  прошла при моей жизни. Но судьба распорядилась жестоко  – не дала ему прожить даже половины того срока, который он себе наметил. 18 декабря 2009 года в возрасте 46-ти лет Дима умер от второго инфаркта. А я, к сожалению, осталась жива. Горькая это жизнь! И пока я жива – хочу  рассказать вам о  нём. Дима родился в Челябинске 15 мая 1963 года. Родители, Кондрашов Леонид Гаврилович и Котова Нина Валерьяновна, родились в Оренбургской области, Леонид – в селе Акбулак, а я – в селе Красный холм. Дед Димы по отцу, Кондрашов Гаврил Иванович, – русский, родился в посёлке Весёлый Акбулакского района Оренбурской области. Бабушка, Мария Мироновна, – украинка. Родилась в Башкирии, куда её родители переехали ещё в конце 19-го века. Но в 1921 голодном году жизнь в Башкирии стала невозможной: орудовали банды, которые вырезали целые  семьи; крали скот и птицу. Пришлось бросить дом и уехать. Мария была красива и работяща и приглянулась Г.И. , который также любил крестьянскую работу. Они поженились и уже вдвоём старались создать крепкое хозяйство. В годы коллективизации в Оренбургской области их «раскулачили»: отобрали швейную машинку, которую забрал себе председатель колхоза. На этом для Кондрашовых раскулачивание и закончилось. В семье было два сына: Иван и Леонид. Димин прапрадед с моей стороны был крупным  лесопромышленником. Имел много сыновей и, чтобы избавить их от службы в армии, слегка изменил некоторым фамилию. Так что среди возможных родственников имеются  Фрумины, Фрумкины и т.д. Прадед Димы, Фрумин Борух Абрамович – еврей. Он окончил гимназию, выучился на провизора. Каким-то образом попал в Витебскую область. Там 20 декабря 1911 года у Боруха Абрамовича и Фаины Марковны (тоже еврейки) родилась дочь Соня – Димина бабушка, Софья Борисовна. Она потом рассказывала, что в деревне у её отца было  прозвище – Разумник. К нему в аптеку шли крестьяне с разными вопросами, а также с просьбами написать (или прочитать) письмо.  Наследство от отца ни Фрумины, ни Фрумкины не получили, т.к. в 1917 году всё было национализировано. Другой прадед Димы – Сергей – жил в глухой деревне Пындино Смоленской  области. В этой деревне крестьяне даже фамилий не имели, а только прозвища. Прадед Сергей получил прозвище «Кот». Женился прадед на девушке из слободки Смоленска. У неё была фамилия – Глазунова (её отец и братья были каменотёсами – в их деле верный глаз был  очень нужен). А вот в Пындино у неё  уже фамилии не стало. Было у них 7 детей: 3 сына и 4 дочери. На всех-про всех была небольшая полоска земли. Хлеба хватало только на 2-3 месяца. А потом  детям одевали холщёвые мешки и посылали    «побираться» – просить милостыньку. Димин дед приносил домой больше всех кусочков. Он  не умел просить: постучит в дверь, опустит голову и молчит. А таких крестьянам ещё жальче было. Дед родился в 1905 году и при крещении получил имя Аверкий. Сыновей с 10 лет посылали в школу в соседнюю деревню – за 10 км (дочерей не учили). Все дети из Пындино в школе были Маевские. Видимо, при крепостном праве это была деревня помещика  Маевского. Когда дед окончил два класса – наступила революция. Сначала после этого дед стал Сергеевым по имени своего отца. После первой переписи при Советской власти всем в деревне дали фамилии по прозвищу. Прадед получил фамилию Котов. И, следовательно, дед  Димы стал Котовым. Когда дед получал паспорт, ему сказали, что «Аверкий» – это испорченное имя «Аверьян» и  в паспорте записали: «Аверьян Сергеевич Котов». Старший сын деда – Александр Аверьянович Котов. Паспорта в те год меняли через 5 лет. К этому времени семья жила в  Оренбургской области. В паспортном столе Котову А.С. сказали, что «Аверьян» – это испорченное от «Валерьян». Поэтому я ношу отчество «Валерьяновна». Во время войны  деду записали в военном билете «Валерий Сергеевич». А после войны  паспорт выдали согласно военному билету. Когда же пришло время оформлять пенсию, ему пришлось доказывать, что все три имени относятся к одному человеку. Аверьян Сергеевич и Софья Борисовна работали учителями начальных классов и познакомились на августовской конференции учителей. Один из учителей, сидевший рядом с Аверьяном, обратил его внимание на молодую учительницу: «Смотри, какая красивая!» А.С. ответил: «Моя будет!» В течение года он ухаживал за Софьей, а в 1930 году они поженились. После этого их перевели в село Бородёнки, где муж стал преподавать историю и географию, а жена – немецкий язык. Высшее образование оба получили заочно. Аверьян хотел вступить в партию, но жена была против: «Мне нужен живой муж!»  Коммунистов в деревнях очень часто убивали. В партию дед Котов вступил на войне. Бабушку – Софью Борисовну Фрумину – хотели взять на войну переводчицей. Её сыну  Саше было уже 9 лет. Его могли поместить в детдом. Спасло Софью Борисовну от мобилизации то, что мне в то время было  меньше года. Тогда переводчиками взяли её учеников, выпускников школы. После войны дед Димы Валерий (Аверьян) Сергеевич Котов много лет работал директором школ. В 1961 году он работал директором Черниговской школы челябинской области. Софья Борисовна там же учила детей немецкому языку. Как-то я приехала  к родителям в Черниговку и отправились мы в село Магнитное. Едем на телеге – папа, мама и я, а навстречу нам – красивый паренёк, который спросил у моих родителей дорогу на Черниговку. Как потом, спустя годы, говорили мои родители, им одновременно пришла в голову одна и та же мысль: «Вот бы нам такого зятя!» Мне он тоже понравился, и вечером на танцах я сказала  местным девчатам: «Ещё один студент приехал. Жаль, что молоденький». Лёня выглядел очень молодо. Я и подумала, что ему лет 18. Мне же в это время было уже 20 лет, почти 21 год. Как потом выяснилось, он был старше меня на 3,5 года. Когда я уехала на учёбу в Курган, он пришёл к моим родителям и попросил у них мой адрес. Через год мы поженились. После физмата Курганского пединститута я попала работать в Юргамышскую среднюю школу, которую сама окончила в 1957 году. Леонида приняли работать в эту же школу учителем по труду. У него оказался академический  отпуск по болезни до февраля 1963 года. Как потом рассказал сам Леонид, он и его однофамилиц Вадим пьянствовали, пропускали занятия, а потом сестра Вадима, врач, устроила им справки. Леониду написала, что у него был гнойный плеврит, Владимиру что-то ещё. Работали мы с Леонидом в разные смены. Приходя домой, я видела множество пустых бутылок. Когда  начинала разговор, Леонид хватал верёвку и бежал в сарайчик – вешаться. Я бежала следом, отнимала верёвку. В марте, во время моего декретного отпуска, мы с Лёней нашли квартиру в Челябинске в частном доме по ул. Лесной. Это была комната длиной 5 м, шириной 1,5 м. На этой территории ещё находилась печка, которую мы топили углём. Вот в эту квартиру Дима и попал после того, как нас выписали из роддома. Уголь у нас к этому времени кончился. Хорошо, что на улице в эти дни было очень тепло. В квартире же нашей было холодно. Поэтому мы отломали у одного чемодана крышку, положили чемодан на стол, в чемодан – Диму, и открыли окно, чтобы было теплее. Потом в эту же квартиру приехали мои родители. 1963 год оказался для Челябинска тяжёлым годом: в продаже было лишь порошковое молоко. Поэтому я приняла решение: уехать вместе с Димой в Акбулак, к родителям мужа: у них была корова. Так с 2-месячным ребёнком мы приехали в Акбулак. Там я сразу стала искать работу. В дневных школах места математиков были заняты. А вот в вечернюю школу нужен был математик. Только я  устроилась – пришла телеграмма из Челябинска: мои родители получили 2-комнатную кооперативную квартиру. Это был первый кооперативный дом в городе, и, видимо, желающих получить квартиру за деньги было маловато. Мои родители в телеграмме звали нас с Димой в Челябинск. Но мне уже было как-то неудобно уволиться. Вечерняя школа была  сменная: занятия утром и вечером, четыре дня в неделю. Днём – с Димой,  в среду, субботу, воскресенье – целые дни. Софья Борисовна вынуждена  была бросить работу, получала пенсию только за выслугу лет. Леонид жил у неё. Материально их поддерживал Валерий Сергеевич, который продолжал работать директором до 1969 года. Мне же работа в вечерней  школе оставляла много времени для общения с собственным сыном. В 6 месяцев, поднося Диму к рамке с фотографиями, я показывала: «Вот папа». А потом говорила: «Покажи, где папа». Дима показывал. Когда я свекрови сказала, что Дима на фотографии показывает  отца, она не поверила. Встала с Димой с другой стороны рамки и сказала «Дима! Покажи папу!» Дима развернулся к противоположному краю, и они упали на диван. Тетради учеников приходилось проверять тоже без отрыва от Димы. Свёкор со свекровью  были в это время заняты по хозяйству: у них была корова, телёнок, свиньи, овцы, куры. Однажды, – Диме в это время было 9 месяцев – окончив составлять поурочные планы и проверять тетради, я сказала сыну: «Плохая у тебя мамка?» А у него получилось: «Что ж поделаешь!» Я и рот от удивления открыла. В этот момент вошла свекровь. Я ей рассказала о нашем диалоге, но она не поверила. И только когда Диме было 11 месяцев, убедилась. Дело было так. В Акбулаке питьевая вода жёсткая, поэтому для стирки заготавливают дождевую. Я во дворе стирала, а свекровь готовила еду, когда Дима попросил воды. М.М. зачерпнула ковшиком воды и подала Диме. Дима взял воду в рот, тут же выплюнул и сказал: «Тьфу! Дождь-вода!» Свекровь попробовала и говорит: «Правда, дождевая вода». Димиными друзьями в Акбулаке были с его двух месячного возраста мальчишки и девчонки на 5, 7, 9 лет старше. Они приходили к нам и просили: «Можно, мы Диму в коляске покатаем?» Я разрешала. Они его увозили, а потом за углом кто-либо из старших детей брал Диму на руки, а в коляске они катали друг друга. Когда Дима стал ходить, он сам бегал к ним в гости. Они ему показывали буквы. Иногда он садился мне на колени и спрашивал, что я делаю. «Пишу», – отвечала я. «А что ты пишешь?» «Буквы». «А какие буквы?» Ну и показала, как пишутся 2-3 буквы. Ему ещё не было трёх лет, а он знал все буквы. К этому времени нам пришлось переехать в Нагайбак Челябинской области – Леонид на 4 курсе ЧИМЭСХа заключил договор с совхозом. В детском саду в Нагайбаке воспитатели говорили, что Дима всё время проводит с «подготовишками» и только есть соглашается с другой группой. Вот здесь он и начал читать – через три месяца уже не по слогам. Прежде всего он прочитал все те книжки, которые мы ему читали. Потом книгу Корнея Чуковского «От двух до пяти» (некоторые словечки детей к нему  приклеились), алгебру для 6-7 классов, физику для 7-го класса. Физика понравилась, а вот алгебра – нет. В 4 года пришлось Диму записать в библиотеку. Ростом в это время Дима был как малорослый двухлетний ребёнок. Библиотекарь сказала, что записывает лишь дошкольников или детей, умеющих читать. Дима, не дожидаясь, чем закончится наш диалог, сказал: «Смотри, мама, книжка называется «Воробышек». А вот Горький – «Сказки». Библиотекарь позвала заведующую: «Послушайте как ребёнок читает!» После этого Диму не только записали в библиотеку, но и спросили, что он хотел бы прочитать. Дима сказал: «В прошлом году мама мне читала «Золотой ключик, или Приключения Буратино», а теперь я бы сам прочитал эту книгу». «Для такого читателя обязательно найдётся», – сказала заведующая. Когда Диме исполнилось 4 года, меня уговаривали отдать сына в школу. Я сказала, что не собираюсь лишать ребёнка детства. Но учительница первого класса привела его в свой класс. Дима тихонько сидел  весь урок, рисовал. А потом мне сказал: «Мама, они там всё «М-м», а я знаю, что там «мама»  написано».  Ему уже в 4 года было скучно на уроке в первом классе. В пять лет ему на глаза попалась таблица умножения. Дима сказал: «Мама, вот интересно: при умножении на 2 одну циферку нужно пропустить, а следующую говорить. При умножении на 3 – пропустить две циферки. И так далее». И после этого никогда не путался при умножении. В 5 лет Дима писал бабусе письмо: «Здравствуй, бабуся Маруся!  У нас всё по-старому и по-новому: по-старому, что  валенки мои  и мамины порвались, а по-новому, что мама пошла в магазин и купила мне новые. Всё, рука устала, бросаю писать.  Крепко целую. Твой внук Дима». В 6 лет после того, как Диме сделали прививку КДС, у него отнялись руки, ноги. Пока он лежал в больнице, заведующая детсадом лишила его места в садике. Мамаши той группы, в которую ходил Дима, сказали: вымогает подарок. Я решила: «Да чтобы я унижалась перед такой особой! Ничего. Ребёнок уже большой. Посидит дома». Перед тем, как я уходила на работу, Дима просил, чтобы  я ему написала примеры на сложение, вычитание, умножение. И в течение дня то решал, то читал, рисовал, то что-то лепил из пластилина. Как-то попалась ему алгебра за 6-7 классы – он разобрался в отрицательных числах. В  другой раз ему на глаза попалась арифметика для 5-6  классов – он освоил дроби. Затем он прочитал книгу «Путешествия по Карликании и Альджебре». После этого он научился возводить в любую степень и извлекать корни. Но когда Дима прочитал  книгу «Занимательно об элек-тронике», я решила отдать его в первый класс. 8-го апреля 1970 года я привела Диму в школу, чтобы он походил как вольнослушатель. Через 8 дней его внесли в журнал. А когда мы переезжали в Челябинск, то в табель успеваемости внесли оценки за третью и четвертую четверти.. В Челябинске Дима пошёл в школу № 41. После первой четверти решением педсовета Дима был переведён в третий класс. Директор школы рассказал мне, что как-то увидел кружок учеников десятого класса, которые  глядели куда-то вниз и говорили, что изучали это в девятом. Директор выловил Диму, поговорил с ним и решил, что ребёнку нечего делать во втором классе. В 1970 году я преподавала математику в 5-х классах. Когда я оставляла тетради дома, а сама уходила в магазин, то, приходя, обнаруживала, то Дима лез проверять тетради пятиклассников и находил ошибки. Поэтому я не возражала против перевода Димы в третий класс. Но вот когда в следующем году директор школы среди года хотел перевести Диму из четвертого класса в пятый, я была против: а если на фоне  перегрузки что-нибудь с ним случится?! На это директор сказал: «Ну тогда переводите его в математическую школу». В пятый класс он пошёл в математическую школу № 31. Я и в старой школе просила  учительницу  русского  языка снижать ему  оценки  за «грязь» – она  не соглашалась. В математической  школе с той  же просьбой обратилась к учительнице русского языка и литературы, Табашниковой Лине Корниловне. Она решила вопрос по-своему: для ряда мальчиков полгода вела занятия по каллиграфии. Именно благодаря Лине Корниловне Дима приходил и говорил:  «Мама, ты не подумай, что я математике изменяю. Но литература и русский – это же так интересно!» Да, он математике не изменял. Учась в пятом классе (по возрасту третьеклассник), Дима принял участие в телевизионной олимпиаде по математике для 8–10-х классов и получил призовое место. То же было и на следующий год. Евгений Васильевич Галкин, организатор этой телевизионной олимпиады, написал Диме письмо, в котором предложил ему принять участие в областной олимпиаде по математике для 7 класса, если захочет, минуя школьную, районную, городскую. Дима захотел, но не минуя ни одной из них. На областной олимпиаде он отобрал у семиклассников первое место.  Ещё я хочу рассказать  о музыке  в жизни Димы. С трёх лет сын просил меня купить ему какой-нибудь музыкальный инструмент. Нарисует балалайку: «Такую купи!» Я мотаю головой. Тут же рисует рояль: «Ну такой купи!» То же самое повторялось, когда он рисовал скрипку, гитару, баян, аккордеон, домбру. «Ну почему – нет?» – спрашивал Дима. Когда мы переехали жить в Челябинск, Дима ходил к логопеду (он картавил). И однажды в помещении школы, где проходили эти занятия, увидел объявление: «Объявляется набор в вечернюю музыкальную  школу». Он спросил техничку: «Где можно увидеть директора музыкальной школы?» Техничка указала, Дима поговорил с директором и принёс домой форму для заполнения, что, если Дима пройдёт в муз. школу, я обязуюсь аккуратно платить за учебу. Я заполнила заявление. В коне мая 1971 года Дима сказал, что 26 мая состоится прослушивание всех тех, кто хотел бы поступить в музыкальную школу, но приходить необходимо с родителями. А вот о том, что в объявлении было написано «Приём с 9 лет», он скромно умолчал. Диму прослушивать даже не собирались: он для своих 8 лет был очень маленьким, носил костюм 28 размера, брюки пришлось укоротить на 5 см. Видимо, музыканты посчитали его 5-летним. Мне сказали: «Куда же Вы такого маленького!» Я ответила: «Диме девятый год. Вы же двух девочек прослушали, которым тоже девятый год»… «Наша школа вечерняя. Программу 7 лет нужно пройти за пять. Поэтому мы принимаем детей, которые окончили два класса и могут уже довольно быстро писать». Я им на это сказала, что Дима переходит уже в четвертый. «Вечно этим мамам из одного ребёнка нужно делать десять!» – возмутились преподаватели. Я им объяснила, что в музыкальную школу хочет  сам Дима, а я  не могу определить, есть ли у него музыкальный слух. Кроме того, я не в состоянии покупать такие дорогие игрушки, как пианино. И Диму  прослушали, а потом сообщили: «У Вашего сына абсолютный музыкальный слух». В тот же год без дальнейших прослушиваний его приняли в музыкальную школу. К этому времени мы разошлись с Леонидом (через три недели после того, как я заставила его лечиться от алкоголизма, он вновь начал пить). В 7 лет Дима мне сказал с некоторой долей презрения ко мне в голосе: «Мама, ты как хочешь а я сюда больше не приду». Естественно, я забрала сына. Вместо алиментов зачастую приходили бумаги типа: «С 1 по 19 – прогул. Уволен по собственному желанию». Поэтому, подработав, я с трудом купила Диме поддержанный инструмент. Дима уже с первого класса музыкальной школы начал писать музыку. В математической школе русский язык и литературу стала вести другая учительница – Тамара Германовна. Дима болел, когда она стала учить их. В первый же день после болезни услышал, как Тамара Германовна говорила: «Не забудьте завтра сдать домашнее сочинение!» На переменах Дима так и не смог добиться, какова тема домашнего сочинения. Поэтому через несколько дней сообщил: «Мама, я, наконец-то, стал настоящим учеником. Теперь у меня весь набор оценок от единицы до пяти». Когда Тамара Германовна  задала следующее домашнее сочинение на тему «Моё знакомство с Пушкиным», Дима сказал: «Я что-то не знаю, как его писать». Я взяла и брякнула: в стихах. Дима воскликнул: «Вот идея!» – и тут же начал писать. Первым настоящим стихотворением я считаю это его сочинение «Моё знакомство с Пушкиным». Вот отрывки из него: Ещё читать я не умел, А уж стихи его звучали: Мне их родители читали. То нежный стих ручьем звенел, А то, как солнца луч златой, Он  пробивался в домик мой. И  видеть был уж я готов Ходивших по цепям котов, И видел петушка златого; Руслана, вечно молодого; И Черномора, очень злого С густою длинной бородой… <...> И слышал я удары копий. И как в цветном калейдоскопе Я видел Болдинскую осень… Это  Димино сочинение было помещено в школьную газету «ФоМышонок». К этому времени Дима уже знал, что домашнее сочинение, за которое получил единицу, нужно было написать в форме заметки в стенгазету. Он подошёл к учительнице и спросил: «Тамара Германовна, за что я получил единицу? За заметку в стенгазету? Но ведь моё сочинение висит заметкой в стенгазете! Так, пожалуй, единицу  пора бы убрать». Тамара Германовна в  классе объявила, что разрешает Диме писать сочинения в стихах. Из всех учителей сын особенно уважал Лину Корниловну Табашникову и Ольгу Артемьевну  Ермакову. К Лине Корниловне, имевшей и музыкальное образование, он мог обратиться с просьбой помочь подобрать аккорд для правой руки к сочиненной им музыке. Она садилась к пианино, и они вдвоём подбирали аккорд. Лина Корниловна была высокообразованным  человеком. Она окончила МГУ, имела широкий  кругозор и была человеком большой души. То, что Дима выбрал по окончании школы филологический  факультет университета, – заслуга Лины Корниловны. Дима и в седьмом, и в восьмом-девятом классах успешно выступал на математических олимпиадах. Но вот решать в  классе 15–20 однотипных задач ему было скучно. Он, конечно, выполнял все задания, но поступать на физмат университета не хотел: «Там тоже будет натаскивание на однотипных задачах». Самодеятельный композитор – преподаватель музыкального училища, который занимался с Димой после окончания  музыкальной школы, предлагал  Диме пойти  в музыкальное училище, а потом в консерваторию. Дима же после окончания музыкальной школы стал ходить в детское литературное объединение «Алые паруса», и когда литобъединение  поехало на «Бажовские  дни» в Свердловск (ныне Екатеринбург), он зашёл там в Союз композиторов. Сказал, что пишет музыку, у него есть песни, вальс. И спросил, посоветуют ли они ему поступать в музучилище, а потом в консерваторию. В ответ ему сказали: «Написать музыку – одно, а пробить её – другое». Дима приехал из Свердловска и сказал: «В музучилище я не буду поступать. Я не пробивной, и потому не  хочу всю жизнь чувствовать себя непризнанным гением». Он решил поступать на филологический факультет университета, а не пединститута, так прокомментировав своё желание: «Я не хочу быть таким ограниченным, как наша учительница литературы Ирина Ивановна». В мае меня вызвала в школу классная руководительница Людмила Андреевна. Она повела меня в кабинет директора, а там уже ждала учительница литературы Ирина Ивановна. Оказывается, вызвали меня по поводу Диминого сочинения «Нравственные уроки Великой Отечественной  войны». Один из уроков он разобрал  на  основе книги Анатолия Кузнецова «Бабий Яр». «Ваш сын интересуется запрещённой литературой. Из всех библиотек книгу изъяли 8 лет назад, а вот Ваш сын у кого-то достал эту книгу. Скажите, где, у кого он достал эту книгу?» «Дома. В журнале «Юность». Я читала это произведение  и никакой крамолы не вижу». Тогда Диму  стали обвинять в желании выделится. В ответ на это я сказала, что Дима умеет думать и изучать произведения. Я считаю, что только так и нужно изучать литературу. После этого меня спросили, куда собирается поступать мой сын. Я сказала правду: на филологическое отделение университета.  «Ну вот! Он и там нас опозорит!» Закончилась беседа со мной их рассуждениями о том , что если случится война, то мой сын  станет изменником Родины. Здесь уж у меня появилось большое желание сказать им: «Грош вам цена, если обучая шесть лет в своей школе ребёнка, вы не знаете, кого воспитали».  Но  впереди ещё были экзамены. Я знала, что такие слова они мне бы не простили  и могли бы отыграться на Диме. Поэтому просто сказала: «Я своего сына знаю лучше. И считаю, что из моего-то сына получится хороший человек». Придя домой, я попросила сына переписать для меня его стихотворение «Музей». В нём была такая строка: «Как мы войдём в историю – зависит лишь  от нас». На следующий день я отнесла это стихотворение директору школы. Она прочитала и сказала: «Есть в Диме божья искра». Но на экзаменах было сделано всё, чтобы Дима забыл об университете. Когда после экзамена по математике сын пришёл из школы, он сказал, что всё решил правильно. Вероятно, будет пятёрка ну, в крайнем случае, четвёрка. А когда объявили оценки, у него оказалась тройка. Я когда-то работала завучем в средней школе. Знаю нормативы оценок. Но не пошла разбираться в школу. Я просто сказала Диме: «Никто тебя не будет дома ругать за оценки. Сдавай спокойно. Школу ты окончил хорошую, знания получил. Так что всё будет зависеть от сдачи  экзаменов в университете». Диме основательно подпортили аттестат. Единственное, что не смогли подпортить, – сочинение. Ассистентом на экзамене была Лина Корниловна. Дима  взял тему «Я отвечаю за всё». По словам Лины Корниловны, Дима написал высоконравственное сочинение. А абсолютно грамотным он был с детства. В те годы при поступлении в институты и университет учитывался  балл аттестата, который у Димы оказался 3,5 балла, хотя все годы в школе он учился хорошо. Экзамены в университет Дима сдал лучше всех и был принят –  с полупроходным баллом. В год, когда Дима поступал в университет, я  решила поступить в ВЗФЭИ (Всесоюзный заочный финансово-экономический институт). Меня, правда,  приняли не на первый курс, а на второй – с досдачей экзаменов, контрольных и курсовых работ по экономической истории и экономической географии. У нас  с Димой была полная взаимовыручка: если нужно было законспектировать какую-либо работу  Диме – я подделывала его почерк. Если же нужно было законспектировать мне – Дима подделывал мой почерк. По философии Дима консультировался у меня – в своё время в Курганском институте у нас был очень хороший преподаватель, Соломон Михайлович Шалютин. Диме было интересно узнать больше, чем  им давали в университете. В 1979 году Дима начал  ходить в литературное объединение, которым руководила поэтесса Наталья Рябинина. Вскоре она сказала, что ходит в университет только из-за Димы – пусть лучше Дима ходит в литературное объединение «Экспресс», которым она руководит. В это литобъединение ходили уже более взрослые люди. Когда перед ними Дима прочитал  «Частное письмо», то они высказались примерно так: «Если бы мы сами прочитали это стихотворение, то представили бы   себе автора 35–40-летним, а тут перед нами выступил 16-летний  паренёк. Как он мог так прочувствовать язык и нравы 19-го века?» А этот паренёк ещё шалить умел: на Дне поэзии, устроенном книжным магазином «Кругозор», он прочитал «Частное письмо», но не сказал, чьё это стихотворение. Автором сделал Николая Домоседова – выдуманного тут же якобы поэта второй четверти  XIX века. Продавцы книжного магазина не могли признаться в своём неведенье относительно Николая Домоседова. В результате Дима в качестве подарка за прочитанное стихотворение получил книгу Марины Цветаевой «Мой Пушкин».  Я была свидетелем его  шутки: мы в тот день вместе зашли в книжный магазин. Но выдавать Диму не стала. После смерти деда, Котова В.С., мы с Димой совмещали весеннюю сессию с работой в саду: работали с 6 утра до 6 вечера, а затем до 11 часов готовились к экзаменам. Наша семья имела небольшой бюджет, а жили мы  в кооперативной квартире, за которую платить нужно было гораздо больше, чем за казённую. Поэтому овощи и ягоды выращивали на садовом участке. Часть яблок Дима продавал на базаре, чтобы   заработать на обувь и одежду для нас. По окончании ВЗФЭИ я стала старшим научным сотрудником в своём НИИ, а через год, в 1984 году, Дима получил диплом, в котором была  интересная опечатка: «Горд Челябинск». Диме вообще везло на опечатки. По окончании университета он был принят в комитет радио и телевещания с записью «стенографист на время декретного отпуска». В годы учебы Дима дружил с одной девушкой. Когда он сделал ей предложение, то получил в ответ: «Как запасной вариант сойдёт!» Дима мягкий человек, но с принципами. «Мама, она оскорбила меня, и даже не заметила этого. Я её ни словом, ни делом не хочу оскорблять, но и запасным вариантом я не хочу быть. Выходит, что она не любит меня, но может выйти замуж только для того чтобы остаться в Челябинске. Родятся дети. А она возьмёт и влюбится в кого-то и уйдёт к нему вместе детьми. А мне остаётся только одно – платить алименты. Я своих детей хотел бы сам растить». Он тут же уволился из комитета по радио и телевещанию и уехал работать в г. Миасс в газету «Миасский рабочий» корректором, комментируя свой переезд тем, что в Миасс ей не захочется. Вернулся в Челябинск только после её замужества. Отпечатал всю её дипломную работу на своей печатной машинке. Когда у неё уже было двое детей, она призналась Диме, что cморозила глупость в тот давний час. В 1989 году Дима был на съезде молодых поэтов. Два или три его стихотворения были напечатаны во 2-ом номере журнала «Юность» за 1990 год. Тепло отозвался о его стихах Дима Быков. В августе 1991 года Дима ездил в гости в Ленинград к другу (познакомились они летом 1990 года, когда вместе – через чердак – проникли в театр на Таганке, чтобы посмотреть спектакль по пьесе М. Булгакова). Возвратился к своим троюродным тётушкам в Люберцы 19-го августа. От них Дима узнал про путч, про танки около Белого дома. Дима позвонил поэтессе Наталье Рябининой (той, что когда-то руководила в Челябинске литобъединением «Экспресс», но уже давно жила в Москве) и её мужу. Принял ванну, надел чистое бельё и пошёл умирать, защищая Белый дом. Там он был вместе с семейством Рябининой. Дима потом рассказывал: танкисты не получали никакой еды от своих командиров. А вот люди, пришедшие к Белому дому с детьми, через детей передавали танкистам воду и шоколадки. «И мы ещё тогда поняли, что танкисты не смогут давить людей, даже если получат приказ; не смогут стрелять по Белому дому». В 1992 году я увидела Ирину Ивановну, бывшую Димину учительницу литературы, и сказала, что мой сын в августовские дни 1991 года защищал Белый дом – в нашем давнем споре жизнь доказала мою правоту. Нам с Димой пришлось пережить и увольнение по сокращению и работу в киоске «Вечерний Челябинск». Затем мне  предложили  преподавать  шахматы в гимназии № 76, а Диме – работать корректором, а потом и корреспондентом в газете «Лидер». Издатель газеты Марина Волкова ценила его статьи. К этому периоду в жизни Димы относятся многие стихи. Дима со своим другом Славой Шмыровым (Слава окончил киноведческое отделение ВГИКа) неоднократно ездили в Миасс к Леониду Оболенскому. Позже в музее Оболенского, созданном в его квартире, устраивались показы нового кино. В это же время по заказу определенных сил была написана книга «Вызов», в которой говорилось, что в Челябинске чествуют память предателя. Презентация этой книги состоялась в здании ФСБ. Каким-то образом Дима попал на эту презентацию и был единственным, кто выступил в защиту Оболенского. Об этом писала корреспондентка «Комсомольской правды». Она, правда,  называла Диму не защитником Оболенского, а сторонником (т.е. следовало читать – сторонником предателя). Вот тогда Дима и решил написать книгу об Оболенском. Написал ряд статей и, как он считал, черновой вариант книги, которая вышла в пяти экземплярах. Дима устроился работать научным сотрудником в музей Оболенского. Но ездить в командировки, собирать материал ему не удалось. Куда поедешь при зарплате 2967 рублей... После увольнения из музея Оболенского Дима  начал заниматься репетиторством по русскому языку и математике. В его планах было заработать  деньги на поездку по местам, где жил, работал, сидел Оболенский. Но – не успел. Умер от второго инфаркта. Первый был в 2001 году во время работы в газете «Лидер». В помещении много курили, и Диме внезапно нечем стало дышать, заболело в груди. Он вышел на улицу. Дождался, когда воздух вновь стал поступать в его организм. Зашёл в помещение, дописал статью и поехал домой. А вот от остановки до дому дошёл с трудом, боялся упасть: подумают, что пьяный валяется, и пройдут мимо. Тогда его спасли. Через восемь лет уже не удалось. Не удалось нам прожить ни 123 года, ни 100, а Диме – даже полсотни…