НИКИТА ИВАНОВ
* * *
Мой сосед Костик
жарит куриные крылышки в ресторане Ростикс
с утра до вечера, по причине сдельной оплаты,
и всё равно денег не то чтобы мало, но маловато.
Поэтому Костик ещё торгует тапками среди ограниченного контингента.
До некоторого момента
он продавал таблетки только знакомым.
Брат Кости десять лет назад две недели валялся в коме,
а потом, конечно же, умер от передоза.
Костику было восемь, он попросил у Деда Мороза
другого брата.
Без результата.
Мать Костика всегда хвастается при встрече,
что время её как-то специально лечит,
что Костик, хороший мальчик, слова против не скажет,
работает, учится, купил компьютер, всё матери объяснит, покажет.
Она работает продавцом в киоске «Цветы».
В её прошлом – образование, муж, мечты.
В настоящем – телевизор и ложь.
Её любимая фраза – «Костика моего не трожь!».
А новая партия тапок у Костика – редкостное говно.
Мажет, дает откат на самое дно.
Кто-то стукнул поэтому на него в ОБНОН.
И тут начинается страшный сон:
В квартиру вламываются люди в чёрном.
Мать Костика садится на пол со стоном.
В мониторе у Кости вдруг появляется девушка неописуемой красоты
и кричит по-английски: «Менты! Менты!».
Сказка о Рыбаке и Рыбке
«Скоро сказка сказывается,
не скоро дело делается...»
Мне кажется,
что нет ничего лучше в сессию, чем в будний день
поехать, например, кататься на сноуборде.
И когда Дима позвал меня между экзаменами покататься, я с удовольствием согласился.
Но оказалось, что папину тачку взять нельзя,
потому что он уехал на ней в командировку в этот день,
а у моей, потому что я за ней не следил,
сломался насос гидроусилителя.
Как пела группа «Сомнамбула» –
в жизни не бывает для насосов сострадания.
Но Дима, как всегда, меня уговорил,
и мы поехали на электричке на Волчиху.
На обратном пути, устав и отдохнув,
в снегу и в синяках,
выпив пива,
мы стояли в тамбуре электрички и курили,
и ждали, пока она поедет.
Ветер выдул из моей головы мысли про экзамены и курсовой,
и я думал о том,
о чём в стихах я считаю говорить неправильным.
Это никого не касается, и я думал об этом.
И вдруг я вижу, как метрах в ста от платформы
появился Рыбак.
В Валенках, в Непромокаемом Плаще, с Рыбацким Ящиком на полозьях.
Рыбак бежал.
Чёрт знает, зачем – электрички здесь ходят часто,
но он бежал что есть сил,
стараясь успеть во что бы то ни стало,
это было явно
его первое желание.
Под ногами у Рыбака был Лёд,
был Снег под ногами у Рыбака.
Изо рта Рыбака вырывались Пар
и Мат, который нам не было слышно.
И в этот момент Дима говорит:
«Спорим, этот пиdоr не добежит».
«Не успеет?» – переспрашиваю я.
«Ну да, не успеет, конечно, я имею в виду».
Электричка в этот момент вздохнула.
«Осторожно, двери закрываются», – сказал водитель,
то есть машинист.
Рыбак бежал.
Мы уже слышали, как он матерится,
Но ещё не слышали, как он дышит.
Я ответил Диме: «Спорим на сто баксов, что успеет».
Дима, конечно, согласился на пари, а я загадал,
что если Рыбак успеет – то Да,
а если не успеет – то Нет.
И мы стали ждать.
Под днищем электрички заработал мотор.
Рыбак бежал.
Мы слышали, как он дышит,
как снег скрипит у него под ногами.
Рыбак схватил Ящик на полозьях
и стал нести его в руке, как чемодан.
Электричка стояла.
Рыбак бежал.
Мы видели щетину на его щеках
и тёмные круги у него под глазами.
И снег в складках его Плаща.
«Одна снежинка, – подумал я, – ещё не снег».
Одна дождинка – ещё не дождь.
Электричка стояла.
Наверное, машинист видел Рыбака в зеркало.
«Сука», – сказал Дима.
Рыбак прыгал.
Он не забирался в вагон, а впрыгивал в него.
Вместе со снегом.
Вместе с запахом водки и рыбы.
Вместе с Валенками, Плащом и Ящиком.
Рыбак ввалился в наш тамбур, и тут же двери закрылись
за его спиной.
«Значит, Да», – подумал я.
«Сука», – сказал Дима.
«Не прислоняться» – было написано на дверях.
Рыбак тяжело дышал. Он прислонился к дверям.
Двери открылись.
Рыбак выпал.
Взметнулись Валенки.
Рыбацкий Ящик открылся.
Из него посыпалась мелкая рыба,
в основном – на платформу.
Двери закрылись.
Электричка поехала.
Рыбак остался лежать на Платформе Спортивная.
«Йес!», – воскликнул Дима.
Я ничего не сказал и не подумал.
Я увидел, что на заплёванном полу тамбура,
между двумя окурками лежит рыба живая.
Лежит и дышит.
И вымпел её лица на раз-два-три стук колес колышет.
Рыбка лежит, умирает, блестит чешуёй золотой простой,
двигает молча ртом, говорит постой,
хвостом и жабрами машет,
нам не принадлежащая, вся не наша,
Рыбка пока ещё с нами, но воздух уже, не просачиваясь, стекает с неё.
И мы теряем Рыбку, и окурок старый рядом с Рыбкой лежит гниёт.
* * *
Холод лютый, холод повсюду.
Только на Дальнем Востоке, что ли, немного теплее.
На Кавказе и на Кубани тоже терпимо, но они не привыкли.
Вся Россия замерзает.
В Рязанской области группа добровольцев-блоггеров из Москвы
Объезжает деревни, в которых все до единого
Дома промёрзли насквозь,
В которых у всех жителей кончились дрова
И уголь ещё в начале декабря.
В которых люди разбирают сараи и топят ими печи.
Добровольцы ищут замерзающих одиноких стариков.
Они раздают еду, одежду, уголь,
Уговаривают стариков уехать в город,
Предлагают им переехать в реабилитационный центр.
80% стариков отказываются.
Добровольцы пишут об этом кто в твиттере,
Кто в Живом журнале.
Фоток мало: фотоаппараты замерзают.
Два добровольца, Иван и Игорь, –
Бабам нечего делать в таких отрядах, –
Идут по абсолютно пустой деревенской улице.
Светит низкое солнце, дует пронизывающий ветер.
Подошвы их зимних дорогих ботинок
Просто примерзают к узкой тропинке.
Их лица замотаны по глаза шарфами.
Игорь работает дизайнером в журнале в мирной жизни.
У него в соседней деревне бабушка чуть не замёрзла.
Он приехал её вывезти и увидел такое,
Что немедленно присоединился к добровольцам.
Иван – менеджер по продажам в фирме по производству вывесок.
Заказов на вывески в минус сорок два нет,
Директор отпустил всех работников по домам.
Иван прочитал в жж, что творится, и тоже присоединился.
Они только что загрузили в «Газель» заледеневшее тело старухи.
У неё в доме на стенах висели многочисленные фотографии выпускных классов,
Как у учительниц из советских фильмов.
Видимо, она тоже была учительницей. Кино, ага.
Фотографии и стены были покрыли слоем – как это называется? –
Измороси? Снега, короче, прямо внутри дома.
И рыжий кот старухи замерз прямо у неё в ногах,
И на нём тоже был снег.
Кота блоггеры оставили лежать на кровати.
Сфоткать для отчёта не получилось: опять техника отказала.
Игорь идёт, думает: «Какая-то пустая совсем голова. Какая пустота.
Как холодно, blядь. Как бело».
Иван думает: «Ёbаnый холод! Я хочу оказаться в офисе, на диване возле кулера.
Я хочу говорить о том, что Маша вышла замуж за Никитина,
И теперь лежит в больнице с воспалением почек, и чтобы все
Смеялись вокруг. Я хочу звонить клиентам, обманывать босса,
Ругаться со сметным отделом.
Смотреть мультики вконтакте. Читать френд-ленту.
Шутить про Путина в комментах.
Почему этот холод говорит мне, что вся моя жизнь,
Ну, не вся, но последние три года точно, была бессмысленна?
Какое он, сука, имеет право?
Я не хочу считать, что, чтобы что-то сделать в этой жизни,
Нужно выносить замороженные трупы и раздавать дрова.
Ко мне, вон, в августе подошла же одна
На Фрунзенской, я на работу ехал,
И спросила, где я купил такую классную футболку,
А я купил футболку в Бостоне, когда ездил к отцу,
И я ей говорю – «в Бостоне»,
А она улыбается и говорит кому-то в свой мобильный –
«Прикинь, я тут у парня спросила, где он футболку купил, понравилась мне,
А он говорит – в Бостоне. Ну почему всё так?».
Я в плейере был, и она думала, что я не слышу, а я слышал.
И я же вот об этом думаю полгода.
И я же не стал вот в жж даже писать об этом.
Почему я сейчас здесь иду?
Какого хрена, чего я здесь жду?
А про замерзающих этих напишут все.
Ядерная, типа, зима в средней полосе.
Как же хочется, чтобы было лето.
Чтобы прямо сорок градусов чтобы было тепла.
Чтобы жизнь была и не замороженные тела».
* * *
Екатеринбург, улица Гражданская, как стрела прямая.
Есть на этой улице магазин «Оптика-Аптека».
Каждое утро с восьми до одиннадцати, как бы резвясь и играя,
Машины стоят на ней в пробке: по-другому из района выехать нЕкак.
Каждое утро я поворачиваю с Машинистов и встаю в эту пробку.
Правее – Дорожная больница, потом Городской пруд. Школа – левее.
Каждое утро прямо передо мной стоит «Шевроле Авео».
Вот уже четыре месяца. Я подозреваю, что это, вроде, судьба. Но никакого толку:
Из машины не выйти, пробка ползёт, а так ничего не видно – в этой синей машине,
Которые так популярны среди докризисных клерков у нас и у таксистов на Украине,
Затонированы все стекла. Конечно, её номер, Н989ГД,
Легко можно пробить через краденую базу ГИБДД,
Но я не делаю этого каждый день.
Не потому, что неинтересно, и не потому, что мне лень.
Просто я думаю, что ведь и меня, и мой номер видит и кто-то из «Шевроле».
Зачем только эта машина появилась там в феврале?
Она всегда, каждый день, впереди меня. Ей проще остановить пробку, выйти, я никуда не денусь.
А она может просто уехать на зелёный, пока я иду от своей машины.
И пусть бы сигналили стоящие сзади «Шевроле» и меня нервничающие мужчины.
Пусть бы крыли кого-то в «Авео» матом, я подавлю свою ревность.
В пятницу по совету друга я решил изменить маршрут, поехал в объезд, выезжаю на Ибаррури,
И понимаю, что с этими дорожными ремонтами меня обманули:
Здесь тоже пробка, до самого ВИЗ-бульвара, из-под самого из-под моста.
А перед мной стоит синяя, словно птица, затонированная, как мечта,
«Шевроле Авео», госномер тот же, что и всегда.
В котором прочитывается мой год рождения и прочитывается «никогда».
И вдруг на магнитолу чужую музыку начинает передавать трансмиттер.
И дождь начинает с чистого неба литр идти за литром.
И тут в «Шевроле» наконец-то открывается дверь.
И ко мне приближается то ли человек, то ли зверь,
В чёрных очках и в чёрном дождевике,
С чёрной папкой А4 в руке.
Говорит: «Заметил наконец-то? Сколько же можно ждать?
Надо было сразу не тратить времени, а через тебя передать».
И дождь стекает по капюшону его, по очкам, по его лицу.
Он протягивает мне папку: «Возьми, – говорит, – здесь письмо твоему отцу».
* * *
С моим другом Федей приключилась напасть.
Надо же было так низко пасть,
Да ещё под самый под Новый год.
Федя называет это «не прёт».
А ведь он фактически совершил убийство,
Хотя и задуманное, как банальное свинство,
Студенческий розыгрыш, ерунда.
Но не спасли доцента по прозвищу Борода.
Весь инфарктный центр пытался ему помочь.
Круглые сутки, и день, и ночь,
Ему ставили капельницы, снимали кардиограммы.
Но Борода не вынес душевной травмы.
Федя перед зачётом всего лишь спрятался в шкаф,
Даже не подозревая, как он неправ,
А потом неожиданно вышел,
Стремясь напугать не доцента, а студента по кличке Рыжий.
Но судьба решила совсем иначе:
Александр Фомич Удачин,
Ненавидимый всеми злобный мудак-доцент,
Закричал, захрипел и упал, разметав конспекты.
Одногруппники сдали Федю, хотя и хлопали по плечу,
Потом советовали дать взятку лечащему врачу,
Повиниться перед ректором и деканом.
Но Федя от переживаний завис в общаге перед стаканом.
И боялся идти на дальнейшие пересдачи.
Тем более, что лесотехнический институт для него ничего не значил.
В итоге его отчислили за прогулы.
Федя имел разговор с военкомом, от которого сводит скулы.
Так, как будто бы ты объелся фена.
Девушка Феди Лена
Не захотела гулять с убийцей и ушла.
Такие дела.
Город над вольной Невой
Процентов восемьдесят моих знакомых,
практически все те, кто вообще о чем-нибудь мечтает,
собираются переехать жить в Питер.
Говорят: «Это мой город! Я там себя чувствую комфортно!»
Если у них спросить: «Что ты там будешь делать?»
(Я всегда спрашиваю, чтобы поиздеваться), –
они отвечают: «А здесь чо делать?»,
они большие оригиналы.
Они говорят о красоте Питера,
рассказывают о том, как там много хороших групп,
и как они там с друзьями бухали
и ходили поссать в подворотню прямо в центре.
Тогда я спрашиваю, почему они не хотят переехать, например, в Москву,
где всё в сто миллионов раз круче,
или в Киев, где нет «Единой России» и Путина.
Про Киев они говорят, что не интересуются политикой,
а про Москву – что это грязный город, где все суетятся и где слишком дорого,
что означает, что они просто не были в Москве после школьной экскурсии.
А ещё: когда я стал интересоваться поэзией, я увидел,
что почти у каждого поэта есть стихотворение про Питер.
Так вот – я всегда вспоминаю картинку из числа тех, которые
распространяются в Интернете,
на которой куча мужиков толкает сломанный троллейбус
с рекламой на нем «Переезжайте жить в Санкт-Петербург!»,
и думаю: переезжайте, станет значительно свободней.
Переезжайте, там таблетки по сто рублей в розницу!
Я подумал об этом,
увидев в спортивном разделе «Газеты.ру» совсем другую фотографию:
потерявшего сознание молодого мента на футбольном поле.
Этого мента затоптали представители культурной столицы,
ринувшиеся на поле с трибун отмечать победу футбольной команды «Зенит»,
сметая всё на своем пути.
На заднем плане были видны Михаил Боярский в шарфе «Зенита»
и президент питерского футбольного клуба,
топ-менеджер «Газпрома», который руководит этим направлением
утилизации государственных денег.
Я чуть-чуть поискал информацию о судьбе пострадавшего мента и ничего не нашёл.
