АНДРЕЙ ИЛЬЕНКОВ
* * *
Бог только что избит,
И тихо пахнет страхом,
И нюхает меня,
И мочится росой,
Дурачество скорбит.
И беззаконовахом
Аллахом заменя
Врага, мы рвёмся в бой.
В отелях новых орд
Окопная бравада,
Молочноптичий душ,
Фуршеты на костях.
Испинан дохлый чёрт,
Какого надо ада,
В раю бессмертных туш
На клонах-запчастях?
Не чары тёмных сил,
Ты сам из бездны вызвал
Бандитов кабинет;
Дешёвых душ банкир
Навечно разделил:
Крестьянам – телевизор,
Лакеям – Интернет,
Ему – реальный мир.
И пусть ещё палит
Воздушная траншея
Последних могикан,
Бодающихся с Мы,
Презрением облит,
В своем дерьме по шею,
Пусть бьётся великан,
Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Здесь властвует объём,
А то, что все мы – твари,
Пожалуй, говори
На мёртвом языке,
А мы еще нальём,
И мы ещё отварим
Козлёнка Розмари
В её же молоке.
Crash
Нескромная открытка,
Девическая грудь.
Пойдем-ка, маргаритка,
Покурим что-нибудь.
С утра бодун и насморк.
Тебе не привыкать
Не на живот, а насмерть
Садиться воевать.
Ужель судьба лихая
Мне вечно петь и пить,
Тебе, рукой махая,
По проволке ходить?
Я знаю запах меха,
Хочу сказать слова,
И мне одна помеха
Осталась – голова.
За то, что ты не целка,
Тебя не взяли в вуз,
Но вот тебе тарелка,
На ней лежит арбуз.
Шалунья, я дурею
В траве твоей души.
Сними же их скорее,
Поди-тко попляши!
Сними с меня обузу –
И я скажу, смеясь,
Что кровь и мозг арбуза
Прекраснее, чем грязь.
Мы пальчики оближем,
А физик зуб даёт:
Две массы станут ближе
И город упадёт.
* * *
Выпал птенчик из гнезда,
Сердце покалечил.
И заплакал: «Вот беда,
Кто меня полечит,
Кто меня уложит спать
В грязную постельку,
Кто меня захочет знать
И мои безделки?
Кто ужасный мне свернёт
Шеечку простую,
Кто мой трупик завернёт
В тряпочку плохую?..»
Рано плачет поутру
Сизый голубочек,
Гнутся пальцы на ветру
У пригожих дочек.
Старушка
– Бабушка, бабушка, что ты тут лазаешь,
Шмыгаешь грязным мешком?
Эта помойка тебя не касается,
Больше сюда не ходи!
– Что ты, касатик, на что мне бутылочки?
В этом мешке малыши!
Там они, бедные, плачут, кусаются,
Я их несу далеко.
– Бабушка, бабушка, ты не обманывай:
Видим, как ты костылём
Роешься в мусоре, тычешь в контейнеры,
Наши бутылки берёшь!
– Что ты, голубушка, нешто незрячая?
Я собираю цветы.
Скусные жамочки тут на помоечках,
Алые губки горят,
Пестики пахнут, и пёстрые платьица,
Ножками лужицы пьют,
Ску-у-усно...
– Бабушка ушлая, шла бы ты в задницу!
Это цветочки мои.
Юному поэту
Когда ты взялся за стило терзать созвучья рашпилем,
Тебе до попы повезло, а почему – не спрашивай.
Ты мог родиться, повреждён, дебилом, паралитиком,
Без рук, без ног, а ты рождён поэтом – поглядите-ка!
Ты мог бы просто быть говном каким-нибудь накаканным,
А ты – поэт! Прими завет – и при путём накатанным.
Всегда вчера с собой носи; тебя сегодня душное
Задушит, прошлое соси резиновой подушечкой.
Не жди пинков: забудь её и всех. Заройся в пустыни
И, сняв у зеркала бельё, люби себя без устали.
Перед искусством падай ниц, тем паче при свидетелях,
Когда от муз начнет тошнить, терпи, чтоб не заметили.
Теперь о славе. Пастернак навек остался б овощем,
Не будь Хрущёва: делай так, ищи на рынке помощи.
Рождённый ползать годен в бой, а веришь сказкам ежели,
Сравни Есенина с собой: ты пишешь лучше – где же ты?
Гляди, как расцветает плешь, глаза горят ирисками,
Пиши и пей, пиши и ешь его, родное, близкое.
Вещай стенам глухих вещей, клянись сорокоградусной,
Что ты бессмертен, как Кощей, а в книгах – жизни радуйся!
Но ты не веришь? Ты ответ в тетрадь бросаешь с алчностью.
Итак, я прав, и ты – поэт! Держи говно на палочке.
Лейли
Сегодня поутру подруга другая
сказала – я лжец, что мы с детства дружили,
но это, конечно, Тебя, называя
Тобой, я лобзал в её губы чужие.
Тебя, проклиная за то, что не стала
женой и подругой, шальная шахидка!
Я знаю, зачем Ты в Сарматии, Лала,
была, но не выдам тебя и под пыткой.
Мне пытка – не пытка, мне пуля – пощада,
мне ада загробного общие бани –
надежда на выход из этого ада,
от совести чёрной в гранёном стакане,
медвежьих когтей и змеиного жала.
Я Бога обидел и бросился в омут,
ударив красивой подставкой для кала
живую тебя по лицу неживому.
Ничто не зажило, никто не зажился,
на рельсах в свердловском метро догорая.
Народ, из которого я появился,
достоин расправы, и нас покарают.
И будет на плахе последний и пылкий
сквозь прутья минет на потеху народа,
и красный цветок у меня на затылке,
и чёрный плевок на виске, и свобода.
* * *
Опять судьба колотит:
Теперь болит живот.
Айда плевать в колодец –
Никто там не живёт.
За день до юбилея
Пора поэтом быть:
Жалеть себя, лелеять,
Да только не любить,
Отдать дыре бездольной
Последний свой толчок.
А баба – это больно,
Конечно, дурачок,
А то б какого рая
Нам петь перитонит,
Губами опираясь
О меченый гранит.
* * *
Я пчёлами съеден, обрезан судьбой,
Мне, видимо, всё по плечу,
И, веришь ли, ангел, мне плохо с тобой,
Но я без тебя не хочу.
Когда человек с рассечённой трубой
Пытается мной говорить,
Мне страшно поверить, что буду с тобой,
Но, думаешь, можно не быть?
И так мне зима засыпает глаза
Обратно в берлогу уйти.
На свет невечерний легко, стрекоза,
Немного печально, лети.
* * *
вчера врачи пришли ко мне
и говорят пиши
родился мальчик на войне
и умер от души
пиши стихи нехороши
российские вдвойне
в них психология души
и это странно мне
пиши не логос над душой
стоял крутя кистень
когда отчизну тьму паршой
покрыл кромешный день
душа равна значенью «пи»
я сам её боюсь
а ты приходишь с нею пить
и петь какой-то блюз
в розетке радуга-дуга
и как нам хорошо
но если ты уйдёшь то как
вести себя с душой
пиши не буду лезть не бу-
ду лезть не буду лезть
клянусь хранить пиши на лбу
её девичью честь
я написал теперь проверь
заклей и проглоти
пройдёт и чертик в голове
и дьявол во плоти
я съел пакет залез на печь
и заживо уснул
враги сожгли родную речь
врачи забрали стул
трубач петрушка недоshit
несжата анаша
врачи сказали не дыши
а я и не дышал
Безоконная комета
За зеркалом души душа,
Стекло напряжено.
Любуйся, если не дыша
И руки за спиной.
Но у зеркал весёлый бал,
В тебя втыкают нож,
Ты пошатнулся и упал.
Вставай, чего орёшь.
Ещё не кровь, всего лишь пар,
Источник и исток.
Эй, подставляйте черепа,
Пока он не истёк.
Несите вёдра! (Как тепло –
В России тает снег.)
Глядите, сколько натекло,
Вот это человек!
А ну-ка, там, тащи вина,
Рвани, крещёный люд!
Царевич сами пьют до дна
И нам гулять дают.
Впускайте баб. Мотор. Пошли.
По очереди, блин!
Ещё разок? А ну вали!
Вас много – он один.
Хорош, мой друг: теперь бежим.
Оставьте нищим штоф.
Уже зажим неналожим
И памятник готов.
Взгляните в зеркало – ещё
Вы вылитый нарцисс.
Оставьте баб. Несите счёт,
Живее, подлецы!
Котёл вишнёво раскалён,
Со свистом хлещет пар,
Но издаёт чудесный звон
Замёрзший перикард.
Урежьте туш! Наш мальчик, Лель!
О, как теперь нам жить!
...Дряхлей, чем Ной, кипя в котле,
Он всё ещё дрожит.
Свинья
Крутись, запиленный винил,
Игла, скачи блохой!
Мой лучший друг мне изменил,
Он стал совсем плохой.
Когда-то что-то я умел,
Но всё густел бетон,
Я еле полз, а всё шумел
О гордых крыльях он.
Я понял много лет назад,
Что сел не в тот трамвай,
А он кричал, войдя в азарт:
«Какая честь, давай!
В Москву, в Москву, держи компас,
Пустой бидон звенит,
Костыль, Пегас, противогаз –
И будешь знаменит!»
Мой друг, моё второе «я»,
Он так меня просил!
И я вставал, и колея
Пила остаток сил.
Меня встречали по уму,
Но годы шли в отвал.
Я жил, но больше никому
Надежд не подавал.
И я себя увидел там,
Где пройден путь земной,
Но та же самая верста
Потела подо мной,
Валялись грудой позади
Скелеты лет у ям.
И я сказал ему: «Уйди,
Пожалуйста, к hуяm
Я – два ноля, и я не юн:
Пора домой, поверь».
А он – визжать: «Свинья! Убью!»
И я захлопнул дверь.
Кому – беда разлад с собой,
А я был только рад,
Впервые волен, как прибой.
Дурацкий аппарат
Сломался там, сломался в нём.
Он слова не сказал,
Но отвратительным огнём
затеплились глаза.
А я летел дорогой пчёл
На праздник бытия,
Но утром в зеркале прочёл:
«Ты жив ещё, свинья?»
Я отшатнулся – ах ты, гад! –
И бритву уронил.
Пошёл шипеть, пошел икать
Запиленный винил.
Дурной попутчик, друг больной.
Весь день под шум возни
Он тихо шепчется со мной:
«Давай его казним»...
Я стал бояться, он – наглеть,
Всё чаще слышу я:
«Свинья, ты должен умереть
Затем, что ты свинья».
Игла шипит: «Свинью убьёшь,
Налево всем ништяк».
По сути дела, взять бы нож
И распилить вертак.
Свинья наглеет, и в моём
Халате этот гад.
Давай же, брат, свинью забьём –
И всё пойдёт на лад!
Мне ни к чему по столько пить,
Но и не время спать:
Он обещал её убить,
Когда начнёт светать.
Печкин Почтальон
– Ты помнишь зиму, Колотун-бабай?
С тобой лежали мы в сторожке жаркой,
И зной печной мурлыкал баю-бай,
И жаркий звон в желудке с каждой чаркой.
Ты помнишь, как огонь в печи потух,
Нас марево морило и варило,
И как зашёл погреться тот пастух –
Ты помнишь, Колотуша, как всё было?
– Моя не помнит что какой пастух,
Твоя не говорила про пастуха.
Мы были два, ещё проснулся муха,
Мух кушал колбаса, и свет потух.
– Да-да, но знаешь, Колотун-бабай,
Сейчас я вспомнил: алый лёд заката,
Стук деревяшки, пса визжащий лай.
Один его рукав был пуст и скатан.
Он странно брякнул дверью и вошёл,
Холодный воздух по ногам метнулся,
И я подумал: «Ах, как хорошо!»
Но мне казалось, ты потом проснулся?
– Ай-ай, какой пастух, какой рука?
Не говорил, не врал, а лучше думал!
Была зима, мороза и пурга.
Мы были два и спали наобума.
– Ага, Бабайка, спали, как кули.
Ещё ты встал, закрыл печную вьюшку
И снова лёг, достав себе подушку,
И нас потом метели замели.
Но вникни, Колотушечка Бабай,
Сейчас я вспомнил: красный зев заката,
Стук костяной портянки, «наливай»,
Пустой рукав шинели туго скатан.
Сквозь сон я слышал блеянье овец,
И то, как он сказал: «Спокойной ночи.
Я почтальон, принёс журнал «Мертвец»,
И там про вас заметка, между прочим.
Уже трубит пастушеский рожок,
Грызёт каменья чалая скотинка,
Бабай-бодун, я дам тебе мешок!
Мешок из снега много крепче цинка».
Он врал, Бабайка, слышишь, я не спал!
Он говорил, что нам пришла сметана,
И глаз его оттаял и упал,
А он твердил, что нам пришла сметана.
«Зимой скотинке очень хорошо» –
Заверил он, поднял свой глаз и вышел.
Бабай, ты помнишь, как трубил рожок,
И как нас замело до самой крыши...
Взошла луна, окончилась глава,
Всё хорошо, и жить уже не надо.
Ещё в печи сияла синева,
Когда мы без труда догнали стадо.
Элегия ироикомическая
Поздняя осень. Вокзал. Низкое хмурое небо.
С пива бутылкой в руке я за киоском стою.
Тают, на землю ложась, редкие белые хлопья.
Тёплого солода хмель горек через затяг.
В сумке холщовой моей бодро бряцает посуда,
Звук этот много добра милому сердцу сулит:
Щедрую пену сулит хлеборождённого Вакха,
Чёрствой Деметры куски в сочной фольге шашлыков.
Воет ракушка, шумит морем пустая бутылка.
Нехотя сполз по стеклу пены последний глоток.
Жить стало лучше теперь, стало жить веселее.
Радуйся, старый Матвей, вумен узревши в кустах.
Полы плаща подобрав, мокрой мочалкой темнея,
Гадила живо она, палуба шла из-под ног.
Было приятно смотреть на нежную женскую жопу.
Сладко не ведать забот или не видеть лица.
С лязгом киоск отворив, выступил к нам многомощный
Доблестный муж и, гневясь, в воздухе бич приподнял.
Трепетной лани ковыль в поле ложится под ветер,
Грязные ушки прижав, шмыгают мыши в подвал.
«Да, – говорила она, – сыном он был мне, собаке.
Так, был он некогда сын, стал теперь сиротой».
Страшной догадкой сражён, с треском тряпьё раздираю:
Женщина эта была некогда матерью мне,
Стала позднее женой, и станет матерью снова,
Лоно свое растворив, выплюнет пробку из губ,
Там я колени к груди крепко прижму, и крапива,
Как пуповина, меня с нею сплетёт навсегда.
Пусть же поспешный Приап чавкает грязью горячей,
Падают с неба куски мяса из птичьих когтей,
В воздухе пахнет говном и дорогими духами,
Кожа скрипит, и шуршат деньги, и море шумит.
