2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
3 ТОМ (2004-2011 гг.)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Десять тысяч слов»  
  ЧЕЛЯБИНСК, 2011 г.  
     
   
   
         
   
   
 

АЛЕКСЕЙ КУДРЯКОВ

 

* * * (2010)
Закрой глаза. Вот мартовский паёк:
глоток вины, ржаной тоски полмеры.
На талом льду – густой кровоподтёк
с бычками вмятыми бесцветно-серый.
Вдоль просеки – ряды безлюдных дач,
и звон цепей, и лай, летящий в дымку.
Погост и столб электропередач,
к земле клонящийся – почти в обнимку.

* * * (2009)
так умирает только слово
на полосе пустой, ничейной –
безропотно и бестолково,
что забываешь назначенье
гвоздики розовой в петлице,
стихов и поднятых ботфортов,
глотая пыль на пепелище,
где нервно курит шнур бикфордов.

* * * (2010)
Башмаки железные – не подковы
износились. Ты долго гулял по стране.
Посиди на песке. Если путь тупиковый –
значит, просто уткнёшься лицом к стене.
А свернуть-то куда? Буераки, болота
и непрочный суглинистый берег реки.
В этих дивных краях умирать неохота,
лучше мордой к стене, где цветут васильки.

* * * (2009)
Любое слово – это только звук,
и в нём не больше смысла, чем в стакане,
что опустел и, падая из рук,
дробит лучи о тоненькие грани.

Ещё чуть-чуть и искорки стекла
украсят пол – несчётные, как числа.
Пока секунда та не истекла,
давайте не искать в искусстве смысла.
* * * (2010)
К.Комарову

Поёт трофейный патефон,
ведёт мелодию за ручку –
сквозь перебранку, мат, толкучку –
на мой заплёванный балкон.

Пружинка бьётся на оси,
дрожит, сворачивает шею.
И, в предвоенном, хорошея, –
музыка Клода Дебюсси.

Пока не кончился завод,
пока вовсю ликует быдло,
пляши и пой, и будь, что было,
пиит, пропойца, идиот.

* * * (2010)
«О, сколько в воздухе вина...» Ю.Казарин

Брось в копилку медный грош,
четвертак, полтину.
Плох был мир, или хорош,
Богу – половину.

Возвращение долгов
и любви сторицей:
приращение стихов
над пустой страницей.

Много в воздухе вина
и солёной жижи;
смерти много – или сна? –
но не больше жизни.

* * * (2010)
Е.Р.
Салют над Михайловским – город сошёл с ума.
А впрочем, и мы ведь с тобой обнаглели настолько,
целуясь у кладбища, – церковь, решётки, дома –
что не замечаем, как танго сменяется полькой,
но только беззвучно... А что в твоём плеере? Ночь
в жеманной манере и пара растрёпанных ноток.
Обнимемся крепче: не зная, чем можем помочь
тому, кто на мраморном фото – печален и кроток.
Здесь мир неподвижен, но стоит прищурить глаза,
пространство раздвинется, будто сквозная портьера.
И если исчезнем – услышим свои голоса,
где всё, как и прежде, но только в иных интерьерах.

* * * (2010)
Листы мертвы, но шорох музыкален,
строка – подобна линии брови.
И пусть у входа неподъёмный камень –
перешагни, шепни, заговори.
И чудо совершится: слишком мало
причин у смерти уводить на дно
всё то, что наскоро запеленала
в тугое глиняное полотно.
Гончарный круг – не перепутье ада.
Щепотка праха оживает от
прикосновения ладони, взгляда
и ангельских солоноватых вод.

* * * (2010)
1
Зерно измелется – на злобу и золу.
И толокном наполнятся лабазы.
Не подходи – пусть даже позову.
Мои слова тифознее заразы.

Осиновым поленом растоплю
печурку, чтобы сажа прогорела.
Что не сгублю, то верно полюблю
– белее мела.

2
Поцеловать. И боли пригубить.
...И взглядом обойти округу:
поляна, колышек сосновый вбит,
корова на боку, и руку
облизывает пёс, над головой
два облака, и третье – мимо.
И так легко – с закушенной губой –
не выговаривая имя.

* * *
Топить чаинки в молоке
в эмалированной посуде.
А по просыпанной муке –
гадать на счастие. По сути
отсутствовать и наблюдать,
как убегает жизни тесто,
стирая божью благодать
с ещё не начатого текста.

Олесе Б. (2010)

– Ничего не осталось, – уголками насмешливых губ
произносишь, в руках теребя замусоленный фантик.
Это значит, что самое время; и так ли уж глуп
старожил автострад, поменявший косуху на ватник?
Навсегда бы на всё положить. Но что-то звенит:
то ли память-беда, то ли попросту мелочь в кармане.
Вот и тянешь строку... я надеюсь, меня извинит
золочёная быль – не вместившись – ушедшая с нами.

За подкладкою времени – много чудесных вещей
и весёлых словечек: «шершавая», «битники», «вписка».
Потому и живёшь, нахлебавшись несолоно щей;
это было и есть, и не важно – далёко ли, близко.

На последние деньги накупим цветной мишуры,
оборвём календарь и станцуем на циферблате.
Нам помашет вослед, запуская на небо шары,
босоногий старик – как тогда – на Уфимском Арбате.

* * * (2011)
...как тень заходит чуточку вперёд
при разговоре с телом, глядя в оба,
так будущее в прошлых дней черёд
с открытым ртом вперяется из гроба,

пытаясь разглядеть свои черты
глазами человека-полукровки:
последыша от ангельской четы,
приёмыша с бутылкою зубровки,

но взгляд, что, догоняя сам себя,
двоится – будто бы в угоду зелью,
пройдя сквозь толщу быта, бытия,
не преломляется – уходит в землю.

* * * (2011)
Так и ходишь по кругу, вращаешь веретено –
то ли руки запачканы, то ли место намолено:
Подмосковье, железнодорожное полотно,
электричка, платформа Монино.

Расписание выцвело, стёрлось, как вензелёк
на букварной странице – сказки, где наколдовано
путешествие дальнее, встреча, в руках василёк,
возвращенье – ухаб да колдобина.

На заляпанных стёклах, в потусторонней возне
светотени и мороси, время – остывшее олово.

...лучше выбраться в тамбур и, засыпая во сне,
опустить на колени голову.

 

 

Кудряков Алексей Васильевич родился в 1988 г. в Свердловске. Окончил Уральский государственный лесотехнический университет по специальности «лесное хозяйство». На данный момент является аспирантом 1-го года обучения. Публиковался в журнале «Урал». Живёт в Екатеринбурге.







Алексей Котельников (Екатеринбург) о стихах А.Кудрякова:

Стихи Алексея Кудрякова не нуждаются ни в моей протекции, ни в моих суждениях относительно того, что есть стих, что текст, а что поэзия; они нуждаются в ряде частных комментариев, призванных очертить самую природу этих стихов. Прежде всего, это стихи категории памяти, а такие чаще идут вслед за поэтом, а не перед ним. Стихи, вымолвленные по необходимости не столько сохранить и перенести прошлое, сколько многажды вершить его. Это – почти всегда – стихи постфактум, не причина, но следствие уже свершённого, выжитого, а в крайнем случае – визуально-графические проекции на внутреннем экране пишущего. Всё остальное делают ритмика и звучание. Стихи Кудрякова ритмически моногамны – при авторской сдержанной интонации – и метрически разнообразны; лишены чётких код и акцентов; часто лексически интуитивны и подолгу не отпускают от себя автора уже по свершении стиха; изобилуют черновыми вариантами, порой более состоятельными, нежели конечные. Но в бытийном отношении скорее верно обратное: стихи неизмеримо быстрее и шире создателя их, и даже обращённость вспять и частный характер произношения – не умаляют глобальности высказываемого; вообще стихи категории памяти кажутся мне наиболее живыми; они существуют и без образности, и без красивости, и без так называемой школы, и без спуда предшественников: если будущее исчерпывается смертью, то омовение прошлого – это и сколь угодно ожидание будущего, и их различие, и тождество, и искус говорить прежде уже изреченного – и признанного. Память – время в три стороны от самости говорящего – назад, вперёд и внутрь – помноженное на любовь; извне есть всё: жизнь, смерть, любовь, поэзия – всё, кроме памяти. И такого рода стихи – четвёртый полюс – память вовне. Из таких стихов вырастает удержание времени – как минимум. Пространственно же – Алексей Кудряков, напротив, не столько поэт, сколько лирик – бинарного склада, по пути из Екатеринбурга в Свердловск Екатеринбурга и обратно – это мерцающий топос. Ошибочно думать, что применительно сих стихов это категория временная: хронос поэзии Кудрякова – сопричастен только чужому человеческому – либо поэтическому – бытию и развивается куда более глубоко и неоднородно. В целом же, приоритет времени и духа над пространством здесь очевиден. На мой взгляд, Кудряков – поэт без хронотопа.
«Зерно измелется…» – первая часть диптиха – цветаевски свершённый стих, переросший далее в чистое казаринство; прочие стихи контекстно более размыты: от Блока и Анненского – при Мандельштаме – до Рыжего; ослабевающий спуд Бродского и Рейна. Представленная же подборка состоит из этапных вещей, – весомости и силе здесь уступила и яркость, и несколько новых находок. Ядро подборки составляют де-факто «Салют над Михайловским…», диптих и «Ничего не осталось…», и я благодарен автору за первый, второй, третий и пятый стихи этой подборки – скорее по личной причине, нежели из соображений околопоэтических.
Наособицу стих, повязанный на строку Юрия Казарина, так и оставшийся чем-то средним между обращением, посвящением и обычным проявлением такта. Кода этого стиха бинарна по своему происхождению.
Единственный случай прямого самоопределения автора – строка: «Мои берестяные короба – начало будущей ажурной речи, её источник, мера и очаг: растопка слов дарует зоркость зренью». И это путь неизбежно холерический, цветаевский, никогда не спокойный. Впрочем, стихи Кудрякова и без того тревожны, а свой век, который я в своё время определял веком постыдной тишины, он в одной из код окрестил веком полоумия; почти лишённые экспрессии графической, эти стихи лишь на раннем этапе были неспешно-летучи и демонстрировали блоковскую гласность; крайние же – чтобы не сказать «последние стихи» – напротив, ритмически перегоняют сами себя, и в этом определённая гармония, так как, по-видимому, ни одно из проявлений стиха нельзя полностью купировать – наиболее слабые стороны компенсируются необычной развитостью иных сторон. Так, в частности, речевая (по Бродскому) безадресность, вкупе с самоопределением речевой природы своих стихов, дала возможность адресовать-таки стихи как посвящения, избегая при этом и манифестационности, и мнимых собеседников на листе, к ограничению поэтической свободы выбора собеседника в любой эпохе. Но при этом Алексей Кудряков метафизически живёт намного раньше себя, а с другой стороны – пишет, верней, вяжет – моложе себя. И если в поэзии Кудрякова пафос и есть, то это пафос не просто молодости – юности, метерлинковской чистоты, а также ценности и отчаяния воспринимать, думать, забывать. Воспринимая жизнь не бинарно, а соотносительно (сопричастно) трёх равных катастроф – то есть поэзии, любви и забвения – этот автор, соответственно, не творит при любви, не любит забвения, не творит забвения для. Это и есть первый шаг в поэзии – уже по эту её сторону – по стороне поэта, если только не единственно возможный и не последний же из необходимых шаг. Спасибо, что я имел возможность это высказать.


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии

 

 

 

 

 

 

 

ыков