АЛЕКСАНДР ПЕТРУШКИН
* * * (2011)
Не страшась приключиться вторично,
мы покажемся в этом лесу
хромосомном, от нас не отличным –
с чёрной дырочкой в каждом глазу.
Кто щебечет про нас, кроме этих –
неудобных – на двух языках?
Чьи пернатые руки в умерших
ищут слово для нас, кукушат?
С лошадиного света наскоком
кто бежит здесь по нам босиком,
раздавая, как милость, по крохам
вслед за ним прилетающий дом?
Из-под клюва сирени мальками –
он идёт и четыре гвоздя
то ли крыльями, то ли руками
открывают у страха глаза.
ЛОСОСЬ (2011)
Не так уж много пирогов осталось –
конечно, рыбных – крохи подъедая,
ты движешься по комнате наощупь,
ты двигаешь предмет в себе от края
до обморока –
что сказать лососю,
когда – в водовороте пропадая –
всю тишину своих хрящей, как голый,
он – задыхаясь – бога восхищает?
Он восхищает даже эти даты,
которые условно бесполезны –
отмеренною тишиной по краю
коснись его, и он тебя порежет.
Он будет плыть в тебе почти что голый
и исчезать, пока ты ешь дыханье
его, и проберёт тебя до дрожи,
и ты поймёшь, что это наказанье:
ты подсечёшь себя в водовороте,
в больнице, и аптеке, и снаружи
тебя дыханье для себя откроет,
когда окажется тебе совсем не нужным.
Когда на стол его положишь – вспомнишь,
положим то, как проплывает мимо
лосось с лицом моим неосторожным,
где нерестится Бог под каждой миной.
ЖАЖДА (2011)
Как будто расступается вода –
напоминая нам о тёмной жажде,
надёжнейше упрятанной сюда,
в её нутро, которое бумажно,
распахано и вычерпнуто в дым,
чтоб некий мальчик подымал завесу,
держа в руке надёжный свой сим-сим, –
Да что вода? – он отступает к лесу,
как будто отступается река –
Бог отодвинет небо перед нами,
и будет наблюдать издалека,
как бабочка играет с синяками
в сомнение о том, что он сюда
склоняется, на корточки садится,
живёт как мы, что жажда так сильна,
что водопой приходит с рук напиться.
* * * (2011)
Телесный сад, где ест меня листва,
зачитывает скромные права –
перелистав, как нищенка, слайд-ленту,
подкожный слайд: наверно, ты права:
что ждать в Челябе, прислонившись к ряду
подземного скрипящего крота?
Все тридцать восемь, что я был варягом,
испытывал густую карусель синичную
на прочность и отсель всегда бежал –
но оказался рядом
телесный сад, в который я вхожу,
который раз вдыхая туберозу,
три отраженья на себе ношу
и строю этим отраженьям розу.
Телесный сад, где мудями звенят
такие же безкожные подростки,
иголкой смерти тычут сквозь меня
в каком-нибудь смертельном,
как Свердловске,
и покидают норы, и поют
телесный сад во имя нашей смерти –
им смерть шмели на блюде подают,
как голову мою в пустом конверте.
Нательный сад, ты испытал меня –
так отпусти с огнём в живот свой тёмный
во имя мира, рожи и угля,
настольной лампы,
плоти непристойной.
* * * (2010)
вот ты стоишь с прозрачным языком
жуёшь воздушный оробелый ком
застывший снег живёт перегибай
положат лист – с другой его читай
положат в гроб – перевернись за жизнь
земля в тебе и нет иных отчизн
положат в твердь как небо утекай
нас боль в живых запишет через край
* * * (2010)
Мы разучились говорить на русском языку –
Висит солёная вода на ледяном суку.
Затвержен скорый договор бухлом в твоей крови –
Переговорщик с языком, давай поговори.
Поговори за ночь со мной, чучмек, поэт и брат.
По хромоте – я там одной, мой дружелюбный гад.
Из съёмной этой наготы – я на одной стою
И голожопым языком не с Богом говорю.
* * * (2010)
под деревом сидит над головой
то голос твой
то голод твой по слуху и другим
за это спим
три голоса болячку этот звук
протри испуг
под деревом сидит над головой
с самим собой
царапает смешные письмена
как смерть страна
СЕМЕЙНАЯ РЕТРОСПЕКТИВА (2009)
им и было то лет ничего
в магазин заходили как дети
мир пузыристый словно стекло
видел нас в переломленном свете
в этом вывихе чёрных окон
и с этиловым галстуком в горле
нам и было то лет от того
что повидился ангел в зазоре
и летящий навстречу мне снег
по хрусталику окситоцина
обещал внутривенный и смех
обнимал переломами сына
говори же со мной говори
мать с отцом там остались иные
только свет остаётся как свет
даже если меня опрокинет
* * * (2009)
как ни смотри война воде война
из дыма руки тянутся до дна
на кухне авраам и иафет
застыли ищут старых сигаре
т (в смысле тень) глядит на тень себя
снег минус 20 тёмная пора
картавая как речь моя похмелье
война войне почти что очищенье
почти что ощущение поры
которая несётся вдоль горы
дым вырывает норы из норы
ковчег плывёт но мимо говори
как ни смотри вода воде война
он вынимает тело из огня
и смотрит удивительно двоих
не различая разделяя их
о деревянный стыд веретена
ковчег ещё принадлежит корням
почти что ощущение вины
водой сочится из войны страны
как ни смотри – с кузнечьих их колен
но руки – чувствуешь? – проходят мимо стен
ощупывай у матери живот
и изнутри смотри на оборот
я говорю ты говоришь и многорук
последний сон внутри у всех подруг
которые почти (что?) поняли тебя
дым вырывает дыры и с огня
сдувает наших жен как пузыри
они плывут насквозь и вдоль
страны
* * * (2008)
я понял я не помню я
у поезда есть берега
вожатый поезду сюртук
связал – урюк
диагонален только свет
мы параллельны света нет
сплошная дочь прерывист сын
я не один
как снег здесь пропадает дым
которому сказала сгинь
старуха [выход у метро]
и хорошо
мне холодно и восемь смен
маячат впереди – совсем
своё двоим не пережить
глаза зашить
и шастать по слепой войне
со всеми в мире – наравне
вагонная инака речь
совсем без плеч
* * * (2008)
без оболочки дочь Вийона
летает шариком над домом
и выше дочки только тать
идём искать
всё улетело улетело
осталось мокрое лишь тело
и выше кожи только тать
летим летать
без оболочки дочь Вийона
стоит в холодном незнакомом
без почвы тьме верстает мрак
и слову прах
под снегом под пургой под белым
вийон и дочка все без тела
и дети тычат пальцем в окна
там Бог в нас
идёт – но видят только дети
считалочка – ты будешь третьим...
а выше слова только тать
пора порхать
невинность опыты Вийона
и дочка ходит незнакомым
ему путём и только снег
накроет всех
* * * (2007)
Вот так, по фобии твоей, начинается звук –
Как будто бы дождь обрёл кости и ими стучится, –
Вот так – в эти стены твоей темноты – расступаются вдруг,
И только лишь страх твоим страхам не может присниться.
А я не страшусь – ужасаюсь, теряючи речь –
Горючую тьму – языка поносимую спичку –
И так же, как ты, темноты своей в стуке боюсь,
В кармане свернув немоту, как от смерти отмычку.
* * * (2006)
деревянными глазами
небо смотрит сквозь забор
это родина сынок,
говорится до сих пор
это дырочка во лбу –
за которой спит твой сын
деревянные глаза –
да вся радость до седин
* * * (2004)
Кроме того, что случилось – рыба летит ,
Тает. И, распадаясь на стороны света от севера к югу.
Тайна творит того, кто её запретит
После разломит, как хлеб, и вложит иголкою в руку.
Кроме того, что случилось – из прежних обид
Вспомнишь одну, из которой ты прежним был свит.
Кроме полёта звезды – рассыпается речь,
Так как песок не удержит себя, не уронит –
Тайна выходит из снега в одну из прорех,
То есть в тебя из костлявых снегов переходит.
Только посмотришь в пророка и видишь глаза,
Солёную улицу, почерк собачий и влажный вокзал.
Кроме того, что бывает, самое страшное – речь –
Чувствуешь воздух потёртый, как влажные джинсы,
Тайна входит в себя, чтобы не видеть тебя,
То есть твоё отраженье. В бесцветной ресницы
Движенье по воздуху видишь, как Пушкин идёт во дворах,
Или как шапка бездымно горит на ворах.
* * * (2004)
Жизнь проходит в телогрейке
драной, кроличьей ушанке,
то воды на три копейки,
то репейник в чёрной ранке.
Подворотней – боком – боком –
безъязычьем, бессердечьем –
пахнет рыбою и луком –
инвалидностью, увечьем.
В половину дня второго –
смотришь в небо своей бездной –
выпиваешь стакан сока –
полуангел, полубездарь.
