ЕЛЕНА СУНЦОВА
* * * (2010)
Не перечти – переключи,
очухайся прыжком на льдину,
разорванную пуповину
счастливым шагом утончи.
А если сунешься в окно,
то ночь близка и пахнет садом,
любимым первозданным адом –
всё в дырах рая полотно.
* * * (2009)
Кто спит на этом стоптанном ковре,
кто пишет продолженье слова твой,
кто набело чернеющей земле
запомнится вернувшейся зимой,
какою будет жимолость и дня
какого никогда не повторить,
где я люблю тебя, люблю тебя
любить.
* * * (2010)
Душа расправилась, проснулась,
к весенней ветке наклонилась,
цветущим воздухом надулась
и дирижаблем округлилась.
Пойдём, сиреневого счастья
себе, как хлеба, наломаем,
и боль окажется пустячной,
душа цветком и горе раем.
* * * (2009)
Летя дворами и домами,
как фантик съеденной конфеты,
снег был беспомощней бумаги,
роднее первой сигареты,
не тая на ступенях лестниц,
висящих по диагонали,
не останавливаясь здесь и
вверху, слепили, окунали,
и окончательно минула
та, о которой соли горстка,
в них, хлопьях пения и гула:
лежит и светит солнца шёрстка.
* * * (2009)
По реке идут дома,
отражение – вдова,
у неё ни ног, ни рук,
у неё ушёл супруг.
Он плывёт, дыша водой,
над гилеей золотой,
сквозь летучие пески,
дирижабль её тоски.
* * * (2010)
Мыши по небу летают,
сыр луны не берегут,
воду в замшевом китае
вёсла-ножницы стригут.
Всё на свете убывает,
кот жалеет, что бескрыл,
рыльце лапкой умывает,
как почти два века мыл.
* * * (2011)
На Петроградке ворох рек,
сырая коновязь дворов,
прощальный горбящийся креп
воспламеняющихся дров.
Изнемогая от тепла,
от метронома в голове,
ты рвёшь тяжёлые слова
и вслух зачитываешь мне.
Ни укулеле, ни луна
так не захватывали нас,
как, до корней обожжена,
энциклопедия, «Ял – Яс».
Возьми последний натюрморт,
сегодня ночью мы умрём,
но отчего такой восторг,
такое пение во всём?
* * * (2010)
Смерти тоже нужен дом,
с крышей, полом и хвостом
дыма – видеть из окна,
как сбывается весна.
И как стаи облаков
стали белым потолком,
откусившим у луны
рыжую макушку хны.
Трамвайная эпитафия (2011)
Трамваев новый быт
пятнадцать лет назад:
Литейный весь разрыт,
и рельсы в нём дрожат.
И – замшевый сентябрь
и северный Борей
в стальных твоих сетях,
форель, форель, форель.
Как зрачен Петербург,
как выдоен и сер,
как, в чёрный след обут,
блестит и облысел.
Над тушами в свету
трамваев – о гнильё, –
убитых на мосту,
воронье вороньё.
И джонка жалюзи
качается, лови:
всё донышко в грязи,
всё пёрышко в любви.
* * * (2010)
Что душа течёт внутри,
никому не говори,
ляг на розовый живот,
подыши в горячий рот:
наяву, да и в земле,
в перегное и золе,
жизни старая парча
не коснулась и плеча.
* * * (2010)
Неосторожные шипы
у опрокинутого пня
так неуклюжи и слепы,
что могут выколоть меня
из верной памяти твоей,
но из обманывавших губ,
улыбки ветреной темней,
уже не вырвется испуг –
и тени дерева качнёт
в необжитом ещё лесу
простая клятва: ну, и вот,
и это я перенесу.
* * * (2010)
Что ещё можно спасти, спасай:
пару весенних дней,
это окно, за которым сад,
небо и соловей.
Что не сумеешь забрать с собой,
выкупишь, как долги.
В этом саду серебро зарой,
перекрестись. Беги.
* * * (2010)
Капле, падающей вниз,
шепчет вслед зелёный лист:
– С ней последняя мечта,
ведь душа осталась та,
ведь душа осталась в том
диске, тоже золотом,
ведь душа осталась тем,
что не видит крыш и стен,
видит сны, берёт тела,
как моё теперь взяла,
чтобы помнить о любви,
мир-батут, её лови,
пусть она вернётся мне,
в небо, небо, небо, не
как из пения птенцы, –
как из крови гиацинт.
* * * (2010)
Всё друг другу лгут
вымысел и ад.
Время, где живут,
заживо едят.
Что переживу,
то не оживить.
Спину бы ему
пулей накормить,
старому врагу,
счётчику минут:
я не добегу –
дни не добегут.
ЕВГЕНИЮ ТУРЕНКО (2009)
1
До земли на волосок,
на шматок, на шаг.
Через сад наискосок,
через мат и шах.
Как сорока, чёрно-бел
на груди двора.
Сердце тукает тебе:
дожита игра.
2
Две сороки из окна
в половине сна.
Из восточного одна,
в западном одна.
Серым их мышонком смерть
будет отвлекать,
кошка, тёмная, как жердь,
молоко лакать.
Вот и слепнущий рассвет
над одной страной,
ближний ультрафиолет,
первый перегной.
* * * (2010)
Ты храни меня, тоска,
до нуля по МSК,
дальше можешь не хранить,
дальше лопается нить.
Как тепло двоим на дне,
не во мне, а там во вне,
зимородок и оса
перешёптываются.
* * * (2009)
К дереву спиной,
повторяй за мной,
слушай, как шумит
озеро и лифт,
как в воде молчит,
кто всегда молчит,
как по мне плывёт
то, чему я мёд.
* * * (2009)
В темноте твою ладонь
вспомнила почти.
Там, где видится огонь,
сумрак на пути.
Будто маятника стук
ног шаги босых.
Так на тумбочку кладут,
расстегнув, часы.
Так с тобою говорит
и молчит Москва.
Слушай новый алфавит:
я, ж, и, в, а.
* * * (2009)
И душа тебе мала,
велика была,
не жалела, не звала,
не доберегла.
Посмотри, на сколько лет
и на сколько сил
ты разламываешь свет,
чтобы он светил.
* * * (2009)
Как прошёл бесшумно кот,
ночь сдаётся и проходит.
Дети вырастут, и вот
возвращенье происходит:
дети, те, что наверху,
зачирикали-проснулись,
белым утром бултыхнулись
маслом в чёрную уху.
* * * (2009)
Три голубя на ветреном полу,
на медленном асфальте и на плитах,
из лужи кошка воду пьёт в аду,
и рыжая огромная собака,
иду-иду, иду, в бреду бреду
и плаваю, руками спотыкаясь,
и падаю в летающем углу,
не просыпаясь.
* * * (2009)
Счастье только лишь чужое,
никогда своё, –
так полощется большое
новое бельё
в голой проруби дубовой,
и стоит потом
на балконе белым колом,
словно в горле ком.
* * * (2009)
Я помню их осенний вид,
но их не видела весною,
они стоят передо мною
налево справа, как иврит.
Когда-нибудь переведу
тому, кто вырасти успеет:
деревья, что не розовеют,
не замерзают, как в аду.
* * * (1996-2008)
Чужая жизнь врывается в окно
клочком беседы, отголоском спора,
взрывая позабытое давно
реальностью чужого разговора.
И тут же, словно вымолена, мне
является блаженная разгадка,
как ласточка, мелькнувшая в окне,
как ясность за секунду до припадка.
* * * (2008)
Какая может быть надежда –
на то, что так земля мала?
Мир продолжается, невежда,
за краем твоего стола.
Пусть голуби летят, и руки
бельё развешивают над
тобой, окутывают звуки
пускай, молчанию впопад.
* * * (2008)
Утопленница-жизнь,
ты шорохом бумажным,
шуршаньем мокрых шин
и поцелуем влажным
зовёшь меня с собой,
и шума городского
размеренный прибой
меня накроет снова,
прости меня, я враг,
я хуже – перебежчик,
я скрадывала шаг,
я знала, где полегче,
отшельника в лесу
сгоревшем не бывает,
прими меня – несу
тебе, ещё живая.
* * * (2008)
Невеликая пропажа,
рассуждая откровенно,
то, что не было неважно,
посмотри, послушай, Лена.
В воду канула иголка,
в воздухе узор из линий,
полотно сырого шёлка,
окунувшееся в ливень.
Я последнюю рубаху
из него себе сошью,
не оглядываясь, ахну,
помню, но не узнаю.
* * * (2007)
Когда-нибудь договорим –
наговоримся до прощенья,
до угасающего, – Рим
четвёртый – всё же возвращенья.
Мне больно, но не виновата,
не знаю, что ещё сказать,
кого ещё подушкой мятой,
забывшись, поутру прижать
к охладевающему – ровно
стучит постылое «прости» –
сердечку, яблочку, подробно,
сквозь пальцы, вслух произнести.
* * * (2011)
Пусть некуда дышать
и радоваться лету,
как брёвнышки, лежат
в кармане сигареты,
газон голубоват,
дрова цитаты в сборе,
и пышная трава
здесь отражает море,
и радуга цветёт
и греть не забывает,
ведь радуга, как кот:
холодной не бывает.
* * * (2010)
Жизнь, как полиэтилен,
одноразова, тонка,
соскользнёт с твоих колен
мягкой прелестью платка
и останется лежать
до тех пор, пока её
или выбросят опять,
или спросят – чьё?
* * * (2010)
Когда забуду, я тому,
кто забывает и прощает,
прощу невольную тюрьму,
что ныне память утолщает,
где в забытьё из забытья
глядит закрытыми глазами
любовь, которой буду я,
переставая быть слезами.
* * * (2010)
Этот город о тебе
мне не говорит,
как у птицы на гербе,
клюв его закрыт.
От прохожих и от книг
он успел устать,
даже ласточки над ним
бросили летать.
Всё с тобою уплыло
по ночной воде,
рядом спрятало весло
и забыло, где.
* * * (2010)
Не виделись целый год,
и снова он улетал,
опять улететь не мог,
вновь Франкфурт не принимал.
Обнял и смотрел потом,
всё не разжимая век:
над городом, под зонтом
висел обречённый снег,
цветя на его щеке
и падая, как Берлин,
в тяжёлой его руке
густея, как пластилин.
И та, что ушла домой,
не в силах посадки ждать,
не знала – ему родной
Тумании не видать,
но слышала вой сирен
и думала: в первый раз
сирены попали в плен –
когда погубили нас.
* * * (2010)
В этом городе туманном
с без пяти минут дождём
мы, укрывшись океаном,
ненадолго оживём.
Оба берега оставим –
пусть плывёт через моря
лодка лёгкая пустая
сан-францисская моя.
* * * (2010)
Это будет не зима,
это будет полутьма,
полутьма коснётся тех,
кто зимы наденет мех.
Пусть, как шуба, меховой,
снег укроет путь домой,
полушуба, полумгла,
вот и я полуушла.
* * * (2010)
Обмануло, утекая
лунным светом из стекла,
в капле радуги сверкая,
боль, которая прошла.
Было тайной, стало дальней
и туманной стороной,
стало проще и печальней,
стало тем, что было мной.
* * * (2010)
На узкой улице вдали,
на гребешке сырой земли,
идущем по дуге краюшки,
в мякине нежатся зверюшки,
и осень объедают тли.
Так хочет, съедена весной,
лицо в холодный ветер спрятать
душа, дышавшая одной,
то появляющейся рядом,
то повернувшейся спиной.
* * * (2010)
Глядя, как медленно спит зима
в белых ладонях тьмы,
не поворачивай, голова,
к памяти головы.
Глядя, как варежкой спит Москва
на молодой руке,
как в Петербург утекает сна
сливочного брикет,
в школу ведёт заводской гудок,
ты прекращаешь спать,
дышишь на двери трамвая ртом,
чтобы порисовать.
* * * (2010)
Чем бы сердце мне прижать,
чтоб оно могло дышать,
или болью побольнее,
или силой, поплотнее,
как бы мышечную массу
нарастить и убежать.
Нет, оно, как рыба в лодке,
трепыхается в крови,
как собака на короткой
и уродливой любви.
* * * (2010)
Я во Франкфурте живу,
вижу горе наяву,
приходи ко мне за тем,
я одна его не съем.
Тёплым кроличьим ушам
уподоблена душа
и рассыпана, хрупка,
как мука для пирога.
* * * (2011)
Рукоятку, как руколку,
мне не жалко уронить,
талым снегом комсомолку,
как мороженым, кормить.
В кинохронике военной
снизу я, и надо мной
шелестит стальное небо
и Лос-Анджелес стальной.
* * * (2011)
Предо мной лежит платок,
на цветном его узоре
море делает глоток
удивительного моря.
Снежный верх, чернее низ
вулканического камня,
вдоль каймы каймою жизнь,
просто жизнь, смотри, какая.