Кондрашов Дмитрий Леонидович (1963-2009) родился в Челябинске. Закончил филологический факультет Челябинского государственного университета. Публиковался в журналах "Юность", "Несовременные записки", "Уральская новь". Участник "Антологии современной уральской поэзии" (Фонд "Галерея", Челябинск, 1996). Работал завлитом в театре. Жил в Челябинске.
Отрывок (1997)
...Ничем не объяснить.
И удержаться нечем.
Не смерть красна, а нить.
Я думал, что отмечен
(не выстрелом в висок,
но выходом из хора -
куда? - на волосок
от общего позора)
и (там, на волоске)
что одержим, в натуре,
тоскою
по тоске
по мировой культуре.
Воспоминание о будущем (1997)
Я представляю свой сезон
во всех деталях:
старинный вальс "Осенний сон";
лубок и Палех;
елей, бальзам; угар и чад;
аплодисменты;
в углах поклонницы торчат
и конкуренты.
Собрав весь этот коллектив
(точнее - стаю),
я знаю: более чем жив.
Я процветаю.
И, не избавивший слова
от "алярюса",
теперь - виновник торжества
дурного вкуса.
Письмо с поля битвы
Барабан разбрызгивает дробь.
В воздухе опять запахло дракой.
Войско наблюдает исподлобь-
я за нашим Главным Забиякой.
Он в Большой участвует Игре,
жизнь воспринимая как причуду.
Что-то шепчет, а глаза - горе:
в облака и далее повсюду.
Там, вверху, - Всевышний Командир.
У него в запасе есть делирий
для того, кто понял этот мир
как цепочку редких перемирий.
Богу видно всё: что мы - поврозь,
что для упоенья нужен повод...
Поскорей бы что-нибудь стряслось,
да непоправимое, а то вот -
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где-то вдалеке сыграл горнист.
Бог ему откликнулся валторной.
Гром отгрохотал, и воздух чист.
Ваш слуга лежит, уже покорный.
Поводок отпущен и забыт.
Я его отыскивать не стану.
Небосвод умеренно скорбит
("Богу видно всё!") по барабану.
Элегия (1997)
Что происходит - там, за фасадом,
в новой избе?
Той, что кирпичным повернута задом
лично к тебе?
Многозначительна, многоэтажна -
что твоя брань.
Что происходит, не так уж и важно:
Тьфутаракань.
От возлияний чуть фиолетов,
видишь в упор
на занавеске двух силуэтов
зыбкий узор.
Ты зачарован их пантомимой,
звуком стрельбы...
Воздух Отечества! Невыносимый
сор из избы.
* * * (1997)
То не повесть спешит к эпилогу,
Не трамвай после смены в депо -
То душа устремляется к Богу,
Чтобы спорить с Ним в( )скорости. По-
дозреваю: никто не спасётся,
Ибо речь моя б(л)едная не
О затменье Луны или Солнца!
(Преставление света в окне.)
Без названия (1997)
Р. Г.
Я ли держу удар? Бог ли держит меня?
Стоит ли волосы рвать да по земле кататься?
Запах твоих подмышек - всё ещё западня.
Я до сих пор на свободе; даром что святотатство.
Жизнь со мной обошлась помилосердней романса.
Ты без меня обошлась. Я без тебя - тем боле.
Как же мы постарели со времён Резонанса
либо с ума посходили: нечувствительны к боли.
Помнишь, как обращались к поэтам, а не к философам,
исповедникам, знахарям, футурологам? Или
как мы с тобой вдвоём старым, дедовским способом
добывали огонь? Не добыли.
Баллада об игре воображения (2003)
Я это читал у древних
(слушай сюда, дружок):
в какой-то глухой деревне
жил да был пастушок.
Года его были недолги,
мысли его коротки.
"Волки! - он крикнул.- Волки!
И когти у них, и клыки".
Но жители той деревни
сказали: "Ищи дураков!
Мы это читали у древних -
здесь не бывает волков.
Глупые кривотолки
мы отвергаем, смеясь:
в нашей округе волки
не водятся отродясь".
...И вот он уже - подросток,
и взор его не потух.
В руке у него посох,
стало быть, он - пастух.
Он видит глаза русалкины,
разных кентавров тьму.
Когда он орёт: "Ангелы!",
никто не верит ему.
Никто не верит фразе и
все верят в счастливый конец,
пока не мешают фантазии
парню пасти овец.
Но мы с вами - люди взрослые
и знаем, что к чему.
Когда он воскликнет: "Господи!",
никто не поверит ему.
Никто не поверит автору,
начавшему издалека,
будто всё это - правда,
будто мосты, берега,
победы и пораженья,
радость или тоска -
игра воображенья
какого-то пастуха.
"Нет никакого волка
нигде и никогда,
и жить мы будем долго -
до Страшного Суда!"
Из Иосифа Бродского (1998)
Перевод с английского
Вариации на тему "V"
- Птицы, вы, что взирали свыше на отступленье,
вдруг развернулись, прянули в сторону неприятеля.
Или над нами глумится ваше пернатое племя?
Что ж, мы разбиты, но силы всё ещё не утратили.
- Петь не имеет смысла перед толпой худосочной.
Вороны и валькирии с их номерами коронными
Ринулись нам на смену. На горизонте восточный
Ветер играет кронами, словно аккордеонами.
- Клинышки клювов! Взрывы в каждой прячутся
пальме!
Западный ветер с визгом ваши ноты непрочные
в небо взметнёт, а мы вам что предлагаем? Память.
Будущее неизвестно, но неизменно прошлое.
- Ни погребальных костров, ни посмертного крова
нашему племени в царстве тмина, ромашки, цикория.
"Влипли! ...пли! ...пли!" - ваше последнее слово.
Мы же не так примитивны. Нам подобает виктория.
Моей дочери
Будь у меня ещё одна жизнь, я бы пел - без хора -
в кафе "Рафаэлла". Или сиживал там до упора.
Или стоял как мебель, потолок подпирая,
если менее щедрой окажется жизнь вторая.
Впрочем, поскольку всякий новый век будет лаком
до кофеина и джаза, - терпимо; покрытый лаком
и пылью, я сквозь любую щёлку, прореху, пору
лет через двадцать увижу твою лучшую пору.
Твой отец будет рядом. Не забывай об этом.
Разве что он обернётся каким-то иным предметом -
вещью, превосходящей возрастом или весом
тебя, за тобой следящей строго и с интересом.
Прости безымянной вещи её любовь к назиданью.
Всё, что тебе запомнится: некие очертанья,
которые я утрачу - как только выйдут сроки.
И потому, кончаясь, деревенеют строки.