Анна Кипнис-Гильдина

«ТО НЕ ПОВЕСТЬ СПЕШИТ К ЭПИЛОГУ...»

Памяти Дмитрия Кондрашова Я не ошибка, я – кувшинка в озёрной черноте времён. Уже не страшно, только зыбко, вода и рябь со всех сторон. Ладонь, протянутая к Б-гу. Тычинки. Пальцы. Лепестки. Но в этот окоём убогий слетают чистые листки. Сплетаются опять побеги, где прорастёт незнамо что. А пораженье от победы? Да ладно! Это же смешТно. Воспоминания – вещь субъективная. Как и дружба. А мы с Димой были друзьями четырнадцать последних лет. 18 декабря 2009 года, в возрасте 46 лет, поэт Дмитрий Кондрашов скончался от сердечного приступа. В самом начале нашего знакомства  Дима предложил: «Давай мы с тобой будем двумя большими розовыми слонами и не будем говорить друг о друге плохо».  Хотя спорить могли (и спорили!) до потери голоса, ни разу по-настоящему не поссорились. Надо было видеть, как Дима, завоевавший себе репутацию чрезмерно строгого литературного критика, с добрейшей улыбкой сытого чеширского кота терпит издевательства моего старшего казака-разбойника, тренирующегося в метании игрушек, и одновременно пытается вести светскую беседу за чашкой горячего чая. Совершенно неслучайно в 1998 году, когда вместе готовили вечер памяти Мандельштама в ЮУрГу и передачу о нём же на  областном радио, Дима  тщательно выверял сценарий и «вкусно» цитировал. А потом признался, что постоянно ощущает мандельштамовскую «тоску по мировой культуре», не терпит провинциальности и скидок на провинциальность. Любимая фраза Димы: «Но ведь по «гамбургскому счету»… И неважно, относилось ли это к начинающему автору, классику, к себе. Страничную статью Дима мог писать и месяц, и два. А потом полностью стереть из компьютера и принести  совершенно другой вариант, и опять бесконечно менять фразы. Но когда находил нужное слово, оно оказывалось точно на своём месте, и это всегда было стопроцентное попадание. Филологическая культура и тонкое языковое чутье, ирония и юмор, честность, ранимость…  Ещё в школе, в выпускном классе, с Димой случилась такая история, которую и Дима, и его мама вспоминали скорее с недоумением, чем с возмущением.  Задана была тема для сочинения: «Нравственные уроки Великой Отечественной войны». Весь класс дружно написал о Симонове, творчество которого «разжевали» на занятиях. А Дима – о книге Анатолия Кузнецова «Бабий Яр». На следующий день маму вызвали в школу, где директор, классный руководитель и учитель литературы устроили форменный допрос: «Ваш сын интересуется запрещённой литературой. Где Дима мог прочитать «Бабий Яр»? «Дома. В журнале «Юность». «А куда он собирается поступать?» «На филологический факультет университета». «Так он нас там опозорит!». И хотя учился Дима на четвёрки-пятёрки, сочинял музыку, побеждал в математических олимпиадах, в общем, был типичным вундеркиндом, – на выпускных экзаменах его срезали, да так, что средний балл по аттестату получился «три с половиной». А на филологический, несмотря на это (балл по аттестату тогда учитывался  наравне со вступительными) – поступил, блестяще сдав экзамены. Отличником не стал, да и не старался, но студентом был «въедливым», вникал во все тонкости и чуть не до истерики доводил молодых преподавательниц каверзными вопросами.  «Мне, любителю и отчасти знатоку искусства…»,  ­–  написал Кондрашов в одной из своих статей. «Подателю сего не отказать в умении красиво изъясняться» – «но мы – косноязычники, дада!». Тогда же  появился интерес к переводам, соединившись с давней любовью к Высоцкому. Как вспоминал Дима в статье о «пуркуизме»*: «20 лет тому назад я занимался, подобно Гаю Юлию Цезарю, несколькими делами одновременно: переводил Генриха Гейне на русский язык и писал курсовую работу о творчестве Владимира Высоцкого. Вот тогда-то они и встретились в воспаленном от постоянного недосыпа мозгу студента-филолога: «Лорелея» («Ich weiss nicht, was soll es bedeuten...») и «Вершина»  («Здесь вам не равнина, здесь климат иной…»). После университета кем только не работал. Наверное, только у Димы с его особым чутьём на языковые «ляпы» могла появиться такая запись в трудовой книжке: «Принят на областное радио секретарём-машинисткой на период декретного отпуска». Продолжал писать стихи. Должно быть, в детстве бедный вундеркинд был чересчур усидчив и проворен... Какого чёрта вырос он таким — безумец, неудачник, белый ворон!   Знаток санскрита — вечный холостяк. Сие от окружающих не скрыто. Что бренные утехи? Так, пустяк в сравнении со знанием санскрита. А в 1999 году пришёл в журналистику. И статью свою первую (даже не статью, а заметочку о том вечере памяти Мандельштама) подписал – К. Датский. В этой подписи – вся сложность отношения литератора к журналистике как таковой. Нельзя сказать, что Димины стихи не печатали – печатали, хотя и не очень много. Он публиковался в журналах «Юность», «Уральская новь», «Несовременные записки», в «Антологии современной уральской поэзии» (Фонд «Галерея», 1996 и 1997 – 2003) и в других изданиях. Сотрудничал с журналом «Луч-Керен» с самого его основания как член редколлегии, постоянный автор, ведущий рубрики литературных, театральных и кино- обзоров «Записная книжка», корректор. Дима действительно писал мало. В предисловии к своим переводам Бродского, названным «Безумие как стимул», (2002 г.) он  категорично заявил: «Два своих перевода я признаю откровенно неудачными. Третий же, «Моей дочери», дорог мне как память. После него мои собственные потуги на творчество прекратились: раз и, видимо, навсегда». Но уже в 2003 году в «Луче» появилась Димина подборка, лаконично названная «Из новых стихов». О. Мандельштам, Б. Пастернак, И. Бродский; ещё Л. Лосев, отчасти А. Цветков – далеко не единственные, но любимые и значимые, хотя: ... Я же – не Байрон-Блок-и-Бродский, я – другой. Бессмысленно ловить меня на краже. Я существую — и ни в зуб ногой, как видно из бумаги. Не хватило терпенья мне уже в черновике. А так как могут кончиться чернила, я – на своём, на птичьем языке – <...> Бродский – значимый и знаковый в плане поэтики и эстетики. Мандельштам и Пастернак – как противоположные примеры творческой судьбы: «Как вести себя художнику во времена, мало способствующие не то что его самореализации, но даже нормальной жизни?» (Д.К.). Тема судьбы художника, чести и чувства человеческого достоинства – ключевая, и в стихах, и в эссе. И Пастернак скорее  антагонист: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту» – под этими словами поэт Кондрашов никогда бы не подписался,  его девиз: не бойся усложнять! Ну и получал от критиков за «умные» (как вариант: заумные) стихи. Выбрана Димой была цитата – название для того давнего творческого вечера памяти Мандельштама: «Поpа вам знать, я тоже современник».  И звучание стихов Димы, не по-современному чеканное, без неряшливости и небрежности, – самое что ни на есть современное, «как полагается «первому сорту».  Потому что это настоящая поэзия.