КРУГЛЫЙ СТОЛ: ДМИТРИЙ КУЗЬМИН. ДАНИЛА ДАВЫДОВ. ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПРИГОВ. АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ. RICHARD MCKANE. DANIEL WEISSBORT. ВИТАЛИЙ КАЛЬПИДИ.
(этот обмен мнениями опубликован в журнале «Уральская новь», №18, 2004г. Он посвящен выходу в свет второго тома Антологии современной уральской поэзии)

Дмитрий Кузьмин (поэт, переводчик) Эта книга («Антология современной уральской поэзии. 1997–2003 гг.». Издательский дом «Фонд Галерея». Челябинск, 2003. ) примечательна уже тем, что она – вторая. Значит, на протяжении как минимум семи лет (считая с выхода первого тома) составителем обеих Антологий велась целенаправленная работа по отслеживанию того, что происходит в региональном литературном процессе. Вот эта верность заданной концептуальной проблематике мне представляется редчайшим явлением в современной литературной практике – и явлением чрезвычайно важным. Потому что вообще концептуальная выдержанность – это то, чего не достает российскому культурному процессу, и в особенности ему не достает той концептуальной выдержанности, которая как-то разворачивается во времени. Мало кто удерживает раз поставленную задачу – и в результате мы вынуждены наблюдать не за развитием того или иного явления, отражаемого и конструируемого определенным проектом, а за переменами во взглядах, интересах и возможностях кураторов проекта. Виталий же Кальпиди делает, попросту говоря, ровно то, на что изначально подрядился. А подрядился он, ни много ни мало, сформировать и предъявить публике литературное пространство Уральского региона как целостный культурный феномен. И тут, с одной стороны, важна сама фокусировка внимания на литературной регионалистике – это для нашей современной литературной и вообще культурной мысли некоторая экзотика, что совершенно неправильно: ведь мы живем в огромной и достаточно разнородной стране. Я далек от предположений о каком-то особом менталитете, свойственном тому или иному региону, – но вместе с тем невозможно не задумываться над тем, отчего в одном крупном областном центре действует региональная поэтическая школа (т.е. значимая часть ярких местных авторов работает в рамках определенной художественной стратегии и заметно перекликается по своей поэтике), в другом – пишет не меньшее количество разностильных, вполне независимых друг от друга авторов, а в третьем – с трудом удается найти одного-двух интересных поэтов в общей массе безликой, эпигонской стихотворной продукции. Взять хотя бы полномасштабно представленный в новой антологии “нижнетагильский поэтический ренессанс” – целую группу талантливых, самобытных, в чем-то очень близких друг другу совсем юных девушек: отчего этот ренессанс случился в Нижнем Тагиле, а не, условно говоря, в Воркуте? Не бывает случайностей такого масштаба: что-то это да значит. Но чтобы об этом думать – надо это знать, и антологии Кальпиди предоставляют нам такую возможность.
С другой стороны, Кальпиди ставит вопрос о том, что такое регион, и о том, какова специфика уральской ситуации. Это связано: ведь совсем не очевидно, что весь Урал – это единое культурное пространство и что, к примеру, авторов из Нижнего Тагила и из Уфы в самом деле что-либо объединяет. Антология – вернее, опять-таки, обе антологии в комплексе – предлагает нам именно такую конструкцию, создавая тем самым возможность весьма плодотворных размышлений над тем, прослеживаются ли у авторов антологии не то что общие (общеуральские???) свойства поэтики, но, по крайней мере, достаточно многочисленные надгеографические связи и переклички – или же, напротив, екатеринбургские авторы в большинстве своем отчетливо отличаются от пермских. Мне этот вопрос кажется открытым – по первому прочтению антологии я на него ответить не сумел. Что и хорошо: значит, проблема достаточно глубокая.
По всем этим рассуждениям начинает казаться, что интерес, представляемый Уральской антологией, – узкопрофессиональный: есть ли дело просто читателю до всей этой культурологической проблематики? Может, и нету, – да ведь и антология ею не исчерпывается. Для любителя стихов главное достоинство проекта Кальпиди – его свобода от какой-либо предзаданности. В этой книге обнаруживается широкий спектр совершенно разных авторов – разных по стилистике, по возрасту, по мировосприятию, по публикационной истории. Авторы, еще в 60-е годы печатавшиеся в “Новом мире”, соседствуют с дебютантами, для которых попадание в антологию – первый, по сути, выход к широкому читателю. Интерес и доверие составителя к литературной молодежи особенно радуют. Ведь был момент, когда казалось (со стороны, разумеется, из Москвы), что уральская поэзия переживает серьезный кризис: нет смены, за авторами, рожденными в начале 1970-х, – провал... А здесь широко представлены фигуры, возникшие на литературной горизонте буквально за последние два-три года (те же девушки из Нижнего Тагила). Значит, все продолжается, и любителей стихов ждет еще немало нового и неожиданного.

Андрей Вознесенский (поэт) Для меня странно было открыть уральскую поэзию как таковую. До этого я знал только Кальпиди. И вот недавно я познакомился с двумя томами его уральской Антологии. Удивительно, что ему удалось собрать в этих книгах большое количество очень крепких поэтов. Все они примерно одного уровня. Хорошего уровня. Даже белые стихи, которые мне кажутся неорганичными для русской поэзии вообще, в этих книгах большей частью удачны. Для меня лично – это существенный показатель. Эти книги нельзя назвать провинциальными.

 

 

 

В.Кальпиди (поэт) Но мы как раз позиционируем уральскую поэзию как провинциальное, точнее – региональное явление...

 

 

 

 

А.Вознесенкий. В современном контексте, к сожалению, провинциальность имеет уничижительный оттенок. И если называть уральскую поэзию провинциальной, то Провинциальной – с большой буквы в том смысле, в каком и Христос был провинциалом. Выйди такая антология в Париже, например, – цены бы ей не было...
Выпуском двух антологий Кальпиди “разделил” русскую поэзию как бы на троих: на Москву, Санкт-Петербург и Урал. Петербургская поэзия в данном сочетании выглядит, по-моему, слабее. Если, например, в московской чувствуется живая кровь, то в питерской поэзии есть какой-то склерозно-гипсово-античный дух. Кажется, что это пошло от Бродского, на самом деле – еще раньше. А вот Урал – очень сильно звучит. Фамилий поэтов называть не стану: их много. Осложняет положение Урала с точки зрения достижения легитимного и высокого статуса в общей иерархии современной русской поэзии то, что нынешнее время – не время дебютов. Примерно десять лет назад было такое время. Тогда создавались репутации в искусстве. А сейчас время работает против той стратегии, которую реализует Кальпиди. С другой стороны, на его стороне новые технологии демонстрации поэзии, которые я наблюдал и в Москве, и в Челябинске. Но всё равно: нынешняя реальность – серьезный соперник. Дай бог, чтоб он оказался уральцам по плечу.
Хорошо было бы, чтобы в поле зрения издательского дома “Фонд Галерея” попали бы авторы, живущие не только на Урале, а скажем, в Сибири, Харькове...

Richard Mckane (поэт, переводчик, президент Пушкинского клуба, Лондон)
Как поэт и переводчик русской поэзии я провожу много времени, перечитывая русскую поэзию. И открытие целого пласта новой русской поэзии, принадлежащей одному региону, было для меня неожиданным и интригующим сюрпризом. Как и Андрей Вознесенский, чью книгу “На краю” я перевел накануне коллапса СССР, я собираюсь сказать, что уральская поэзия и даже сам Урал до недавнего времени ассоциировался для меня только с Виталием Кальпиди. Хотя окно на “Урал” еще раньше мне распахнули три поэта. Первым был Пастернак с его “Юрятиным”. Вторым – Осип Мандельштам. Впрочем, Мандельштам только обозначил присутствие “горлового Урала”, выпрыгнув в Чердыни из окна психиатрической больницы... Третьим поэтом, единственного кого я знаю лично, был Низаметдин Ахметов, башкирский поэт из Челябинска. Его поэзия, написанная в тюрьме в 1970–1980-е годы, хотя и не получила на Западе большой огласки, как скажем поэзия Ирины Ратушинской, мне представляется глубокой и значительной в жанре тюремной лирики. После того, как я вернулся из России (где я познакомился с Низаметдином), мы еще некоторое время поддерживали связь, но потом она прервалась. (Если ты читаешь эти строки, дорогой друг, привет тебе из Лондона).
Я также знаком с поэзией Бориса Рыжего, стихи которого мне довелось переводить для Ротердамского международного фестиваля поэзии. Очень жаль, что этот совсем еще молодой поэт потерян для нас навсегда. Будучи преданным читателем русской поэзии, я провел в России только 4 недели. Большая часть этой страны, включая гигантские города – Москву и Петербург, – для меня “мертвая география”. В этом плане я подобен слепому, а может быть, наоборот, – мои глаза слишком широко открыты, что абсолютно исключает для меня попытку провинциализации Уральской Антологии.
Я считаю для себя большой удачей – держать в руках эту красиво изданную книгу, содержащую поразительную смесь молодой поэзии, женской поэзии, а рядом – интересные поэты старшего поколения. И все это существовало и существует в таком коротком временном промежутке! Мысленно я пытаюсь найти островки “региональности” в поэзии Великобритании. Их совсем немного: “поэты озёр” (Озерного региона), шотландские поэты, ливерпульские поэты 1960-х годов, а также некоторые современные поэтические студии... под руководством Mimi Khalvati и Dinah Livingstone на севере Лондона и Carole Rumens в Белфасте.
Я надеюсь узнать уральскую поэзию глубже. Для меня лучшим способом прочтения русской поэзии является работа над ней в качестве переводчика.
Огромная заслуга Кальпиди в том, что его интерес не ограничивается только своим творчеством: как издатель он широко распахнул двери для многих талантливых поэтов. Не ясно, сможет ли Уральский поэтический феномен, как его можно назвать, стать частью английской литературы, так как переводчиков поэзии меньше, чем поэтов.
Эта книга продолжает традиции антологии “Голубая лагуна” Кузминского, но она более компактна. Для Кальпиди характерно изысканное качество публикации. Как редактор он проявил большую щедрость духа. Антологии обычно ограничены временными рамками. Разбить антологию на этапы, сузить “промежуточные шаги” в пространстве, при этом увеличив их частоту – смелая концепция. Если современный мир подвержен глобализации, обмен поэзией – один из лучших аспектов этого процесса. Я искренне надеюсь, что эта книга проникнет не только в русскую душу страны, где она родилась, но в душу русской диаспоры, и что из нее вырастут переводы, что “горловой Урал” будет петь в сердцах других. Он этого заслуживает.

Дмитрий ПРИГОВ (поэт, художник) В принципе, на нашу страну двух-трех поэтических школ – вполне достаточно. Вряд ли их может быть больше. Возникновение школы – это проблема накопления критической массы реальных энергетийных людей. И понятно, что не каждый регион себе может такое “позволить”. Ну, Москва – это понятно... У нее не было иной судьбы. Она вынуждена была стать столицей всевозможных культурных школ. Причины я опускаю. Они ясны. Добавлю только, что 90% реальных “игроков” московского культурного поля – это приезжие. Стало быть, московская школа – это конгломерат всех провинциальных школ. Петербургская же школа – тоже явление традиционное для России. И вот так случилось, если окинуть взглядом остальное пространство страны, что именно на Урале собралась критическая масса энергетийных и талантливых людей. Я сейчас говорю о поэзии, оставляя за периметром беседы уральскую рок-культуру, которая, кстати, существенно подпитала собой и Москву, и Питер. В этом отношении представляется мне сейчас, что эти три школы и будут доминировать достаточно длительное время, поскольку теперешнее положение вещей не способствует собиранию некоего количества энергетийных людей в одном месте. Это проблема – следующего порядка: люди будут собираться в школы не по географическому принципу, а через какие-нибудь, интернетные, виртуальные связи, и школы будут, скажем, не уральская или московская, а, например, австралийско-владивостокская, или питерско-уральско-нью-йоркская. Варианты могут быть любые и очень неожиданные. Я не хочу быть пророком, но мне кажется, что список последних мощных поэтических школ России, объединенные географически, так и не будет изменен и останется в неприкосновенности. Это – Москва, Урал и Питер.

Данила Давыдов (поэт, критик) Составленная Виталием Кальпиди и выпущенная в Челябинске в 1996 году антология “Современная уральская поэзия” стала первой и чуть ли не единственной внятной, убедительной и репрезентативной антологией поэзии отдельно взятого региона. И вот спустя семь лет Кальпиди повторяет опыт. По его резонному мнению, для представления о литературной ситуации в том или ином регионе необходимо “периодически делать “стоп-кадр” (например, в виде книги) литературного процесса того места, которому этот процесс принадлежит”.
В предыдущей антологии были представлены тридцать авторов (и еще три коллективные подборки поэтических групп), в новой – шестьдесят; пятнадцать из них напечатаны в обеих антологиях. Нехитрые подсчеты убеждают: картина уральской поэзии динамична, очевидна и преемственность.
“Большой уральский стиль”, связанный в первую очередь с поэтикой самого Кальпиди, а также Владислава Дрожащих, остается одним из самых авторитетных в этой части русского поэтического поля. Близкий к метареализму Парщикова или Жданова, но более концентрированный, жесткий, провокационный, этот принцип письма находит приверженцев и в младшем литературном поколении.
Вообще, вне зависимости от того, испытывают уральские поэты влияние Кальпиди или нет, жесткость, способная даже создать впечатление цинизма, оказывается чуть ли не характернейшей чертой современной уральской поэзии. Однако в этих рамках есть простор для индивидуальных авторских стратегий: от философско-почвеннической брутальности Павла Чечеткина до скоморошеских вывертов Дмитрия Шкарина, от шокирующей откровенности Елены Тиновской до блатного сюрреализма Андрея Ильенкова.
На этом фоне выделяются лирические миниатюры Марины Хаген, эволюционирующей от изящных хайку (“как пусто / в твоей чашке / уже полгода пыль”) к более самобытным вариантам верлибра; предельно откровенные тексты Василия Чепелева, заставляющие провести аналогию с поэзией Александра Анашевича; трансавангардные, в дадаистической традиции, композиции Андрея Чукашина; опыты стихотворных монологов-эссе у Вячеслава Пшеничникова; медитации Виталины Тхоржевской (“На солнце взгляни в самый полдень дня – / Я был на последнем дне: / Оно – словно белая полынья, И запах полыни в ней”).
Нельзя не упомянуть о публикации подборок поэтов, ушедших из жизни: Дмитрия Банникова, Николая Бурашникова, Бориса Гашева, Сергея Нохрина, Алексея Решетова, Бориса Рыжего, Романа Тягунова.
Новая антология Кальпиди еще в большей степени репрезентативна, нежели предыдущая. Трудно назвать принципиальные упущения (я, впрочем, назвал бы Дину Дельфинову из Перми и Тараса Трофимова из Екатеринбурга, чьих подборок мне тут не хватает). Но позитивность данного составительского и издательского жеста еще и в созданном прецеденте; регулярный смотр поэтических сил региона позволяет корректировать как взгляд извне, так и взгляд изнутри. Хотелось бы увидеть такого рода антологии, составленные по материалам поэтического пространства, например, Западной или Восточной Сибири, Поволжья или Приморья. Впрочем, если можно говорить о единстве уральского литературного процесса (в чем, кстати, велика и заслуга Кальпиди), то в других регионах подобной целостности на уровне нескольких городов наблюдать не приходится.
Новая уральская антология дополнена вкладкой – воспрозведением поэтических автографов участников антологии. Читатель волен дополнить сопоставление авторских поэтик графологической экспертизой.

Daniel Weissbort (поэт, переводчик) «Антология современной уральской поэзии» должна вызвать всеобщий интерес. Эта книга утверждает нас во мнении, что российская литературная жизнь не ограничивается пределами Москвы и Петербурга. Круг поэтов в щедром пространстве этой антологии чрезвычайно обширен: совсем еще юные и старые поэты, значительное число поэтесс, а также уже ушедшие авторы. Некоторые из них, как, например, Борис Рыжий, трагически погибли совсем молодыми. Я упомянул их потому, что здесь, на Западе, существует тенденция забывать тех, кто “совершил грех умирания”...
Мне кажется, было бы несправедливо выделять отдельные звезды этой “галактики”, так как уровень поэзии очень высокий и представленные работы – очень значительны. Урал считается пределом Европы и границей европейской России. Имеет ли это значение для современной жизни вашей страны, я не знаю. Одно кажется определенным: понятие “провинциализма” как синоним ограниченности, старомодности, отсталости – само по себе устарело в эпоху электронных коммуникаций а также в эпоху инфляции духа и информационных пробок, что свойственно прежде всего столичным городам.
В послесталинские годы, когда мое поколение познакомилось с русской поэзией, мы выискивали на страницах толстых журналов голоса, каким-то образом резонирующие с нами. Я не помню, знали ли мы, откуда родом были те поэты, но подозреваю, что большинство из них жило в Москве, Петербурге и близких к ним окрестностях. Значительное число было, конечно, и в эмиграции. Я также чувствовал, что цензура была иногда менее эффективна в нестоличных районах. Но я никогда сознательно не искал нестоличную (не хочу употреблять слово “провинциальную”) поэзию. Как жаль!
Теперь, благодаря Виталию Кальпиди и его коллегам, мы можем начать в ретроспективе и перспективе восполнять нашу картину поэзии на русском – так широко распространенном – языке.